Хартман Рейчел - Серафина

— Злюсь, что она оставила меня так рано — вы, может, тоже чувствовали это к своей матери, — но еще, к моему ужасу, я злюсь, что она так безрассудно влюбилась.

— Понимаю, — прошептала я в ледяной воздух, надеясь и боясь, что он услышит меня.

— Какой негодяй ставит собственной матери в вину любовь всей ее жизни? — Он пристыженно усмехнулся, но в глазах у него была лишь печаль.

Я могла бы потянуться к нему, дотронуться. Мне очень хотелось. Пришлось еще туже ухватиться за поводья и уставиться вперед, на дорогу.

— Вы не негодяй, — сказала я. Или, если так, то мы были два злодея пара.

— Хм… А вот я все же подозреваю, что негодяй, — сказал он беспечно и замолчал.

Некоторое время единственными звуками были только хруст копыт по снегу и скрип замерзших седел. Я повернулась и бросила взгляд на Киггса. От морозного воздуха щеки у него раскраснелись, он подышал на руки, чтобы согреть их, а потом посмотрел на меня в ответ глубоким и печальным взглядом.

— Я не понимал, — сказал он тихо. — Судил ее, но не понимал.

Он отвел глаза и попытался улыбнуться, развеять неуютную атмосферу.

— Я, конечно, не паду жертвой такой разрушительной импульсивности. Я всегда настороже.

— И к тому же вы обручены, — добавила я, стараясь звучать небрежно, потому что боялась, что он услышит стук моего сердца — настолько бешено оно колотилось.

— Да, это полезная страховка от всяких неожиданностей. — Голос его сорвался от какого-то непонятного волнения. — Это, и еще вера. Святая Клэр помогает мне держаться на правильном пути.

Ну, естественно, помогает. Спасибо за старания, святая Клэр.

Дальше ехали молча. Я закрыла глаза, снег дул в лицо, жаля, словно песок. На мгновение я позволила себе представить, что у меня нет никакой драконьей чешуи, а он не связан данными много лет назад обещаниями. Там, в морозной темноте, под бесконечным открытым небом, это вполне могло быть правдой. Никто нас не видел, нам можно было быть кем угодно.

Но, как оказалось, кое-кто нас все же видел — кое-кто, способный чувствовать в темноте объекты, излучающие тепло.

По коже прокатилась волна горячего воздуха, запахло серой, и, открыв глаза, я обнаружила, что на заснеженную дорогу прямо перед нами опускается громадная, отвратительная рептилия — мой собственный дед.

Моя лошадь взвилась на дыбы, сбросив меня на землю. Я приземлилась прямо спиной в снег, из легких разом выбило весь воздух.

Киггс в одно мгновение соскочил с коня и, обнажив меч, встал стеной между мною и серной чернотой, могучим саваном крыльев, заслонившим небо. Он потянулся назад левой рукой, чтобы помочь мне встать на ноги, но схватил пустоту. Я заставила себя сесть, вложить ладонь в его ладонь и втянуть воздух обратно в легкие. Он поднял меня с земли; так мы и стояли, взявшись за руки, лицом к лицу с ужасным чудищем.

С моим дедом.

К моему полнейшему изумлению, я узнала Имланна даже в быстро сгущающейся темноте. Но не по бессмысленному описанию Ормы — память пришла от матери, из коробки с воспоминаниями, которая в глубине моего разума испустила столб дыма. Я узнала очертания его шипастой головы, изгиб змеиной шеи напоминал Орму…

Орма. Шея. Точно. Я схватилась за собственную шею левой рукой — Киггс все еще держал меня за правую, — нащупывая шнурок и серьгу. Киггс шагнул чуть вперед, снова закрыв меня собой, и сказал:

— Вы нарушаете соглашение Комонота… если только у вас нет письменного разрешения!

Я поморщилась. Легко было называть драконов огнедышащими бумажными крысами, когда один из них, да еще такой огромный и злобный, не фыркал серой тебе в нос. Наконец я нашла серьгу, щелкнула крошечным переключателем и засунула ее обратно в воротник.

Орма меня убьет; одна надежда, что сначала все-таки спасет.

Дракон закричал:

— Ты пахнешь сааром!

Он имел в виду меня. Я съежилась. Киггс, который не понимал мутию, крикнул ему:

— Отставить! Немедленно перекиньтесь в свой саарантрас!

Имланн, проигнорировав это требование, впился в меня своими черными глазами-бусинами и проскрежетал:

— Кто ты? На чьей ты стороне? Ты шпионишь за мной?

Я не ответила — не знала, что делать. Имланн думал, что я — саарантрас. А что решит Киггс, узнав, что я понимаю мутию? Я опустила глаза на укрытую снегом землю.

Киггс махнул мечом. Это ему, конечно, сильно помогло бы.

— Ты притворяешься глухой, — скрежетал мой дед. — Что мне сделать, чтобы ты услышала? Может, убить этого настырного маленького принца?

Мое лицо дернулось, и саар издал смешок — или то, что было бы смешком, если бы исходило от человека. Это больше походило на карканье, кошмарный победный клич.

— Я прокусил нерв! Но ты же не можешь так переживать из-за какого-то человека? Возможно, я все же тебя не убью. У меня еще есть друг в Совете цензоров — пусть лучше они вывернут тебя наизнанку.

Надо было что-то делать, и мне пришло в голову только одно. Я шагнула вперед и сказала:

— Это за тобой должны охотиться цензоры.

Имланн отпрянул, изогнул змеиную шею вбок и пустил из ноздрей струю едкого дыма. Киггс дернул меня за руку:

— Что вы делаете?!

Я не могла его успокоить. Саарантрас бы не стал, а мне нужно было вести себя как саар, если я планировала дурить Имланна достаточно долго, чтобы Орма успел добраться сюда.

Если Орма вообще собирался. Далеко ли он? Быстро ли летает?

— Я связалась с посольством, — крикнула я. — Эскар уже в пути, вместе с комиссией.

— Почему бы тебе не перекинуться, и мы разрешим наш спор, как положено?

Это был пугающе резонный вопрос.

— Ты нарушаешь закон. Я этого делать не собираюсь.

— И что мешает мне убить тебя прямо сейчас?

Я пожала плечами.

— Ты, видимо, не знаешь об устройстве, которое имплантировано мне в голову.

Дракон склонил голову набок, раздувая ноздри, словно размышляя; одна надежда, что решит позволить мне пожить еще немного.

— Оно у меня в зубе, — добавила я. — От огня или любого удара оно взорвется, уничтожив и тебя. Если ты откусишь мне голову и проглотишь ее, зуб продолжит подавать сигналы из твоего желудка. Посольство выследит тебя, генерал Имланн.

Он выглядел озадаченно, ему не приходилось слышать о таких устройствах — и понятно почему, я ведь все это выдумала — но и его не было в Танамуте шестнадцать лет. Я презрительно вздернула подбородок, хотя меня трясло, и сказала:

— Игра окончена. Сдавайся и расскажи нам все. Где ты прятался?

Это разрушило чары. Его снова окутало самодовольство. Я поняла, что это самодовольство, только по материнским воспоминаниям — мои человеческие глаза видели лишь, что шипы у основания шеи поменяли угол наклона.

— Если ты и этого не знаешь, то не знаешь ничего стоящего. Оставляю тебя наедине с твоим отвратительным увлечением. Грядут важные события, всему свое время, я не стану их торопить. Мы еще встретимся — раньше, чем ты думаешь.