Валентин Маслюков - Рождение волшебницы

Толпы дворян и витязей, простых ратников сопровождали истукана, как надоедливый рой мух быка, а тот, небрежно отмахиваясь от мечей и копий, поворачивал за носилками, куда бы ни бежал государь. Упрямый болван заметно отставал от едулопов, не умея перейти на бег, и все же в этой неспешной, неуклюжей и неумолимой погоне было нечто внушающее оторопь и ужас.

Вдруг общее смятение пронеслось по саду. Случайный порыв ветра или закрученный пожаром смерч бросили жар и гарь на людей, они ринулись к выходу — только что было рано и стало поздно: искры и раскаленные головни летели над верхушками деревьев.

Из четырех устроенных в ограде ворот остались для бегства двое — южные и западные. На востоке и севере, куда прежде сносило жар, все давно пылало. Отдаленные западные ворота при том же не всякий мог и найти в затянутых удушливой мглой зарослях. Так что, по сути, остался один путь — на юг, к главным воротам, куда вела просека.

Толпы бегущих, пошедшие вскачь упряжки, верховые продирались со всех сторон на широкую, убитую толченым щебнем дорогу — у тройных мраморных ворот с высоким висячим сводом тотчас же образовался затор. Застрявшие тут в два ряда упряжки не могли двигаться и держали пеших, которые давились меж лошадей и колес.

— Не выходите из кареты! — напрягал голос конюший Дермель. Верхом на лошади он пытался проложить путь в охвостьях толкучки, где застрял выезд государыни. Золотинка, теряя самообладание, то и дело выглядывала в окно, словно собиралась пустить в ход локти. Впереди, у самых ворот, кареты и повозки стояли, спутавшись упряжками, а пешие беглецы все ж таки кое как продвигались или казалось, что продвигались.

— Не выходите! — кричал конюший, оглядываясь, чтобы собрать людей для охраны великой государыни.

Тем временем едулопы Лжевидохина наткнулись на высокую ограду сада, повернули и прибавили ходу, перейдя на тряскую рысцу, отчего старый оборотень мотался в кресле, одной рукой удерживая на голове венец. Признаки подступающей слабости заставили его вспомнить о ремне, нарочно устроенном под поручнями кресла, чтобы пристегнуться на случай беспамятства. Уже сомлев, он успел нащупать пряжку и отдать едулопам последний приказ: напролом!

Зеленые твари взбодрились, как под ударом хлыста. Они наскочили на плотно сбитый затор, и без мгновения задержки передняя пара чудовищ полезла на людей, безжалостно попирая чьи-то плечи и головы, при этом волоча на себе перекошенные, прихваченные кое-как носилки.

Тяжелые, что раскормленные боровы, уроды карабкались по ревущей толпе, словно по зыбкой трясине, ежечасно проваливаясь. Люди, зверея, отвечали колотушками и тычками, при всякой возможности били, терзали шерстистые икры, жесткие ляжки, чего толстокожие твари и не замечали. Едулопы калечили людей, но и сами обдирали ноги о какие-то углы, об острые пряжки и граненые алмазы, зеленая сукровица мочила ссадины, мешаясь с красным. Беспомощный полуживой оборотень безбожно мотался в кресле, качаясь в ревущей толпе, как в бурных волнах.

Когда носилки колыхались уже над забитым людьми мостом, бронзовый истукан достиг ворот, где проломил застрявшую посреди проезда карету. Перешагнув заднюю ось, он вошел через стенку, сшиб с сиденья мессалонских послов — кто в окно прянул, кто корчился внутри, — потом провалился сквозь пол, который не мог выдержать его чудовищной тяжести. И продвигался уже по мостовой, волоча карету на себе, весь укрытый обломками. Не замедляя хода, истукан пихал при этом вперед всю спутанную восьмерку лошадей, и какую-то обломившуюся о столб ворот повозку, и вопящих от боли людей. Всю эту пробку живого и неживого, страдающего, исходящего и криком, и ржанием, и треском месива продавил он, не задержавшись, через мост. И если не настиг тут порядочно замешкавших едулопов, то лишь по той причине, что сам же толкал заодно и едулопов с носилками.

Зеленые твари, ухитрившись не уронить хозяина, вырвались на волю и побежали, прихрамывая, через поле — туда где низко осевшим облаком темнела кремлевская скала. Вдогонку за ними двигалась разбитая, потерявшая колесо карета — пока последние остатки кузова не разломились на истукане. Он продолжал шагать, не озаботившись смахнуть застрявшую на голове и на груди дребедень.

Страшная поступь истукана заставила людей опомниться, к тому же обнаружилось, что ветер опять переменился, очищая воздух, понес удушливую гарь в сторону, и непосредственная угроза отступила. Рассеянные у ворот толпы перестали напирать, конюший получил возможность распоряжаться. Обломки повозок и колымаг сбросили с моста, раненым помогли подняться, раздавленных оттащили, и стража принялась пропускать кареты, оттесняя простонародье.

Когда золоченая колымага государыни прогромыхала через мост, ее встретил конюший Дермель. Утомленная пережитым, Лжезолотинка не нашла сил улыбнуться и только вопросительно посмотрела. В руках конюшего она увидела погнутый золотой венец в блестках алмазов.

— Вот, великий государь потерял на мосту. Большой государев венец, — сказал конюший, не выбирая слов. Этот мужиковатый вельможа в серебристом с бантами платье не блистал красноречием. — Возьмите.

— Очень любезно с вашей стороны, — вспыхнула государыня.

И тотчас водрузила венец на голову, подумав только о зеркале, — никакая другая мысль не успела взойти красавице на ум. Конюший невежливо хмыкнул и глянул в поле — десяток всадников скакали там вдогонку за носилками великого князя.

В то время как через высокие мраморные ворота из Попелян валил на волю угорелый люд, навстречу из столицы бежали на пожар заполошенные горожане. Загадочные рев и завывания охваченного огнем блуждающего дворца достигали Толпеня и будили самых беспечных.

Между тем никто еще не знал пределов развязанного бездомным котом бедствия. Не знал даже самый осведомленный в Словании человек Ананья. Начальник Приказа наружного наблюдения, беспокойно расхаживая в стенах конторы, не ведал, что на западных окраинах Словании его пернатые доносчицы уже засекли беду. Да только беда эта летела к слованской столице так стремительно, что и быстробегущая молва не умела опередить несчастье, а катилась следом.

Первыми заметили огонь в небе обитатели Меженного хребта. Забравшиеся к самому снегу охотники и пастухи на высокогорных лугах, задрав головы, провожали глазами дымный след в безоблачном небе. Вот огонь полетел, думал обстоятельный горец, к добру ли?

Два часа спустя дымный огонь в поднебесье видели монахи Святогорского монастыря — народ на сверхъестественное отзывчивый. Они тотчас ударили в колокол и поспешили на покаянную молитву.

Еще через два часа огненное нечто начало спускаться с заоблачных высей, и в окрестностях столицы тысячи людей признали змея.