Гильберт Бриссен - Книга Лазури

— Стоп-стоп-стоп, — влез я. Наконец-то мне, кажется, стало хоть что-то понятно. — Вы хотите сказать, что все это время Анжей действовал по вашей указке?

— Да, — серьезно кивнул мастер. — И я навеки благодарен ему за ту сыновнюю самоотверженность, что он проявил — ведь он знал, что разъяренный неудачей дьявол сполна отыграется на нем, по-прежнему связанном сделкой. Много лет он играл свою роль перед кроликом, перед всем миром, стремясь освободить меня. Я горд за Анжея… и мне невыносимо стыдно перед ним и перед вами за того эгоистичного гордеца, которым я был когда-то. Трусливо сбежать, спасать свою душу ценой шести погибших жизней… — его голос вдруг сорвался.

— Отец, не волнуйся, — мягко сказала Шинку. — Все это уже в прошлом.

— Да, — тихо повторил за ней я. — Все уже в прошлом…

И успел заметить удивленный взгляд Соу, когда я резко выпустил ее руку и шагнул в темноту.

— Мастер?

Я не ответил, продолжая удаляться.

— Мастер, куда ты?!

Каждый шаг отдавался в моем сердце пронзительной болью.

За спиной шелестнул воздух, я ощутил рывок за штанину. Крепко схватившись за ткань, она смотрела на меня с недоумением и страхом.

— Куда ты? — требовательно спросила она.

— Соу… — слова выходили с трудом. — Все закончилось. Забудь про меня и будь счастлива.

— О чем ты?

— Взгляни на нее.

Суисейсеки стояла с опущенными руками, растерянно глядя на нас.

— Она — твоя сестра, — мое горло сжал спазм. — Вы были вместе с самого рождения и до… смерти. И я не могу, не смею вас разлучить, потому что мой путь лежит очень, очень далеко отсюда, и я не думаю, что когда-нибудь вернусь.

— Но ты… а я…

— Ты забудешь меня, — я изо всех сил старался сдержать жжение в глазах. Остальные молча смотрели на меня, неподвижно стоя. — Я выполнил свою роль и ухожу со сцены. У тебя будет новый мастер и новое счастье. Прощай.

И вот тут-то я опять познал силу кукол.

Резкий рывок вниз бросил меня на колени, больно двинув полом в них. Чуть раскрыв рот и тяжело дыша, Соу смотрела на меня с гневом в глазах… но почему они так блестят?

— Какой же ты у меня все-таки глупый, — прошептала она, обливая мое лицо влажным светом.

А потом поцеловала меня.

История, рассказанная одним старым алхимиком

"Время — одно из основных свойств Вселенной, субъективно воспринимаемое человеком как процесс". Так говорил один из tzadikkim, Тридцати Шести Праведников, которого мне случилось знать в молодости. Человек, измеряющий время, продолжал этот tzadik, склонный вообще к цветистым метафорам, подобен слепцу, измеряющему хвост алого слона. Теперь я понимаю, что он имел в виду — в отличие от Анжея, который, кажется, так и не перестал придавать значение количеству закончившихся циклов, придуманных сторонними людьми.

Tzadik, как и положено одному из Тридцати Шести, не осознавал, что он tzadik — в отличие от окружавших его людей, в числе которых был и я. Знание своей праведности ослабляет ее, как гласит Талмуд. С тех пор сменилось множество лун, кости мудреца давно стали пылью, и теперь под небесами моего мира ходят иные Тридцать Шесть, говорят иные слова и вершат иные деяния. Возможно, одним из них сейчас являюсь я. Возможно, нет — меня это не заботит.

Но все же я мог бы теперь дополнить моего старого друга — ни время, ни природа, ни любая другая из безликих мировых сил не обладает способностью лечить.

И этому юному обормоту, бесстрашному герою, моему вечному должнику и кредитору, сия трехгрошовая истина была, как выяснилось, совершенно неведома…

Лазурь стояла к нам спиной на цыпочках, обхватив его руками за шею — не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, насколько ей — да и ему — сейчас не до нас. Нефрит, широко открыв рот, смотрела на них, медленно заливаясь краской то ли смущения, то ли гнева: в любом случае, взрыва опасаться следовало.

Mercury Lampe, Reiner Rubin, Kleine Berre, Kanarienvogel — все мои дочери тоже стояли и молча смотрели на них. Старшая из моих детей мрачно косилась исподлобья, прижимаясь плечом к колену девочки-медиума той, что с самого начала была столь немногословна. Чистый Рубин смотрела не очень одобрительно, но без особого интереса — кажется, ее мысли витали где-то далеко и явно в схожем русле.

Хинаичиго же — как странно и красиво они себя сейчас называют, — стояла рядом с Канарией, тоже глубоко о чем-то задумавшейся. В глазах ее одной светилась улыбка и мягкое понимание. Она повзрослела, моя шестая дочь, приключившееся с ней очень сильно ее изменило, и сейчас она казалась старше их всех.

Ох, дети, дети.

Наконец руки Лазури разомкнулись, и ее медиум с колен плавно повалился назад, разумеется, ягодицами на пол. Выражение лица у него было самое ошеломленное. Она же, повернувшись к сестре, потупила взгляд — смущенно, но не виновато.

— Вот так, — негромко произнесла она.

— Ы… ыыыы! — Нефрит обрела дар речи, но, видимо, не полностью.

Губы Лазури на миг искривились.

— Вот так, Отец, — перевела она взгляд на меня, потом на Шинку. — Сестры…

Я улыбнулся ей глазами. Рубин со вздохом покачала головой.

— Я правильно поступаю, — скорее утвердительно, чем вопросительно прошептала Четвертая Звезда.

— Я горжусь тобой, — ответил я ей в тон. — И всегда гордился.

— H-halt! Stoi! — замахала руками Нефрит. Кажется, у нее вдруг возникли проблемы с языком. — Shto… что ты делаешь, Соусейсеки?!

— Суисейсеки… — мягко соскользнула шляпа с коротких каштановых волос — эха далекого воспоминания о той неделе, когда Элиза повстречала на пражской улице Аарона и Густава, соседских мальчишек, после чего кухонным ножом обрезала свои кудри, натянула какие-то лохмотья и носилась с новыми друзьями по всему гетто, оглашая почтенные улицы воинственными кличами африканских корсаров и заставляя меня отпаивать Августу флаконами Tinctura Valeriana.

Лазурь колебалась, пальцы мяли тулью. Я терпеливо ждал ее следующих слов, зная, какую боль они принесут всем нам.

Но они так и не прозвучали. Нефрит сама все поняла.

— Ты… — ее голос был едва слышен. — Ты…

Четвертая Звезда медленно и беззвучно кивнула.

— Но как же… — глаза Суисейсеки открывались все шире. Тонкие пальцы крепко уткнулись в грудь. — Соусейсеки… как же Суисейсеки?..

— Прости меня, — с трудом выдавила Лазурь. — Но я должна.

— Не понимаю же… — Jade Stern слегка пошатывалась, растерянно глядя на нее. — Как же я? Как же мы… После всего… Соусейсеки…

— Прости… но я уже не просто Соусейсеки.

Сделав два быстрых шага, она положила сестре руки на плечи.

— Я — Соу, — тихо, но уверенно произнесла она. — Уже давно. И, кажется, навсегда.

Ее рука легла на лоб Суисейсеки. В глазах той плескались непонимание и боль.

— Суисейсеки… Jade Stern, — неожиданно мягко произнесла она на родном языке. — Мы были вместе всю нашу жизнь. Едины от рождения и до смерти…