Кристофер Паолини - Эрагон.Брисингр

- Король Оррин от Сурды, Джормундур от варденов, Трианна от Дю Врангр Гаты, Наако и Рамусева от племени Инапашунна. – Джарша многозначительно держал свои глаза на потолке, пока говорил.

Хлопув, Джарсха отбыл, и собрание, которое он объявил, вошло с Оррином в авангарде. Король увидел сначала Фадавара и поприветствовал его, говоря:

- Ах, Военачальник, это так неожиданно. Я доверяю вам и… - удивление разлилось по его юному лицу, когда он заметил Насуаду.

- Насуада, что все это значит?

- Я хотел бы тоже это знать, - громко сказал Джормундур. Он ухватил за рукоятку своего меча и посмотрел с негодованием на всех, кто посмел смотреть на нее слишком откровенно.

- Я вызвала вас сюда, - произнесла она, - чтобы вы засвидетельствовали Суд длинных ножей между мной и Фадаваром и потом говорили правду об исходе всем, кто спросит.

Два серо-волосых соплеменника, Наако и Рамусева, казались взволнованными ее откровением; они наклонились близко друг к другу и начали шептаться. Трианна скрестила свои руки, открывая змейку-браслет, обернувшуюся вокруг ее тонкого запястья, но по-другому не выдала своей реакции.

Джормундур выругался и сказал:

- Вы сошли с ума, моя Леди? Это – безумие. Вы не можете…

- Я могу, и я буду.

- Моя Леди, если вы сделаете, то я…

- Ваше беспокойство замечено, но мое решение окончательное. И я запрещаю любое вмешательство. – Она могла различить, что он стремился ослушаться ее приказа, но только, потому что он хотел оградить ее от вреда – верность всегда была преобладающей чертой Джормундура.

- Но, Насуада, - сказал король Оррин, - этот суд, не где…

- Есть.

- Чёрт возьми, тогда почему ты не бросишь это безумное предприятие? Ты должно быть запуталась, что проводишь его.

- Я уже давала свое слово Фадавару.

Настроение в шатре стало еще более мрачным. То, что она пообещала, подразумевало, что она не сможет отменить свое обещание, не показывая себя бесчестным клятвопреступником, которого у честных людей не будет другого выбора, кроме как проклинать и избегать. Оррин поколебался мгновение, но все же продолжил свои вопросы:

- Для чего? Таким образом, если ты проиграешь…

- Если я проиграю, вардены будут отвечать больше не передо мной, а перед Фадаваром.

Насуада ожидала бури протестов. Вместо этого наступила тишина, в которой горячий гнев, ожививший выражение лица короля Оррина, остудил, заострил и приобрел хрупкое самообладание.

- Я не понимаю твоего выбора подвергнуть опасности все наше дело.

Фадавару он сказал:

- Не будете ли вы рассудительным и не освободите Насуаду от ее обязательства? Я вас щедро вознагражу, если вы согласитесь оставить эту вашу непродуманную цель.

- Я уже богат, - сказал Фадавар, - у меня нет никакой потребности в вашем tintainted золоте. Нет, только Суд длинных ножей может компенсировать мне ту клевету, что Насуада навела на меня и моих людей.

- Будьте свидетелями теперь, - сказала Насуада.

Оррин сжал крепко складки своей одежды, но поклонился и произнес:

- Да, я буду свидетелем.

Из своих просторных рукавов четыре воина Фадавара достали маленькие, ворсистые, из козлиной шкуры барабаны. Сев на корточки, они поставили барабаны между своими коленями и начали бешенный ритм, колотя так быстро, что их руки казались размазанными пятнами в воздухе. Грубая музыка стерла все другие звуки, так же как и множество безумных мыслей, которые терзали Насуаду. Ее сердце почувствовало, словно оно билось вместе с безумным темпом, который атаковал ее уши.

Не пропуская ни одной ноты, старший из мужчин Фадавара дотянулся до его жилета и вытянул оттуда два длинных, кривых ножа, которые он подбросил к вершине шатра. Насуада смотрела, как ножи переворачивались от ручки к лезвию, очарованная красотой их движения.

Когда они были достаточно близко, она подняла руку и поймала свой нож. Отделанная опалом рукоятка обожгла ее ладонь.

Фадавар также успешно перехватил свое оружие.

Тогда он схватил левую манжету своей одежды и закатал рукав выше своего локтя. Насуада задержала глаза на предплечье Фадавара, когда он сделал это. Его конечность была толстой и мускулистой, но она посчитала это незначительным; спортивные дарования не помогут ему выиграть их соревнование. То, что она искала вместо этого, было выдающимися рубцами, которые, если они есть, легли бы через belly его предплечья.

Она подметила пять из них.

"Пять! – подумала она, - так много." Ее уверенность поколебалась, когда она рассмотрела признаки стойкости Фадавара. Единственной вещью, которая удерживала ее от потери мужества в целом, было предсказание Эльвы: девочка сказала, что Насуада одержит победу. Насуада цеплялась за это воспоминание, словно оно было ее единственным детищем. "Она сказала, что я могу сделать это, значит я должна суметь продолжить дольше, чем Фадавар... Я должна сделать это!"

Так как он был тем, кто бросил вызов, то Фадавар начал первым. Он держал свою левую руку прямой от плеча, ладонью вверх; поместив лезвие своего ножа напротив своего предплечья, чуть ниже сгиба своего локтя; и потянул острие блестящего зеркала через свою плоть. Его раздираемая кожа походила на перезрелую ягоду, кровь хлынула из темно-красной щели.

Он заметил пристальные взгляды Насуады.

Она улыбнулась и установила свой собственный нож напротив своей руки. Металл был так же холоден, как лед. Это было их испытание силы воли, чтобы обнаружить, кто мог выдержать больше надрезов. Вера была в то, что, кто бы ни стремился стать вождем племени или даже военачальником, должен захотеть вынести больше боли, чем кто-либо еще ради своих людей. Иначе, как племена могли доверять своим вождям, чтобы поставить проблемы общины перед своими собственными эгоистичными желаниями? Мнение Насуады было таково, что практика поддерживает экстремизм, но она также понимала возможность этим жестом заслужить доверие людей. Хотя Суд длинных ножей был характерен для чернокожих племен, победа над Фадаваром укрепит ее положение среди варденов и, она надеялась, сторонников короля Оррина.

Она вознесла быструю мольбу о силе к Гокукара, молитву богине mantis (богомола), и затем занесла нож. Заостренная сталь скользила по ее коже так легко, что она изо всех сил старалась избежать разрезания слишком глубоко. Она дрожала от ощущений. Она хотела отшвырнуть нож, зажать свою рану и закричать.

Она не сделала ни одной из этих вещей. Она держала свои мышцы расслабленными; если бы она напрягалась, то процесс повредил бы еще более. И она продолжала улыбаться, когда лезвие медленно калечило ее тело. Разрезание закончилось только через три секунды, но за эти секунды, ее нарушенная плоть послала тысячи вопящих жалоб, и почти каждая требовала остановиться. Когда она опустила нож, то заметила, что, в то время как соплеменники все еще били в свои барабаны, она не слышала ничего, кроме биения своего пульса.