Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – майордом

– Это хорошо, – воскликнул я и, бросив на стол серебряную монету, велел трактирщику: – Еще вина моим друзьям!..

А сам вышел на проезжую часть улицы.

Так обошел почти весь город, еще пару раз отведал местных блюд и снова поразился, как мало людей говорят о нашествии варваров. И ближе к вечеру решил, что узнал достаточно и пора возвращаться к своим.

Я обходил город по широкой дуге, стараясь остаться незамеченным, и в лесу наткнулся на живую копию хрестоматийной картины «У омута». Девчушка сидит у края воды, пригорюнившись, положив голову на колени и обхватив их передними лапками, потом поднялась и решительно вошла в воду.

Платье простенькое, домотканое, дешевые башмачки, но дующий от озера ветер прижимает легонькую ткань к девичьему телу и обрисовывает очень четко хорошенькую фигурку с торчащей, как у молодой козы, острой грудью, полными икрами и красиво вылепленными голенями. Только живот вроде бы должен быть поменьше, а так милая и хорошо сложенная девушка.

В профиль хорошо виден вздернутый носик, веснушки на загорелом лице, только личико чересчур серьезное, даже слишком. Такие всегда улыбаются всем светло и радостно, охотно визжат, задорно хохочут по любому поводу, с ними всегда легко и уютно…

Она сделала еще шаг, вода на мелководье покрыла ступни. Лицо покрыла смертельная бледность.

– Простите меня… – прошептала она едва слышно. – Прости, отец, прости, мама…

Еще два шага в воду, та приняла ее охотно, девушка погрузилась до пояса, затем тихонько и жалобно вскрикнула, закрыла в страхе глаза и бросилась в воду. Брызги взлетели неожиданно высоко, словно не тонкое девичье погрузилось, а рухнуло бревно.

Я все еще тупо смотрел, как расходятся круги, но ее тело не вынырнуло в отличие от бревна.

– Да что за дурь, – вырвалось у меня.

Мелькнула мысль, что я вообще-то дурак. Государственными масштабами надо мыслить, но уже бегом мчался к воде. Теплая, как свежесдоенное молоко, она приняла меня охотно и ласково, я греб обеими руками и широко раскрывал глаза.

Ее тело опускалось на дно, навстречу тянутся болотные растения. Я грубо ухватил за платье и одной рукой начал загребать вверх. Все получилось так быстро, что я не успел даже запыхаться, а спасенная не наглоталась воды, только часто дышала, а потом расплакалась в моих руках.

Я уложил ее на траву, но она ревела и цеплялась за меня. Я погладил ее по мокрым волосам, капли воды на милом личике с множеством веснушек сверкают в лучах солнца, одежда прилипла к телу, грудь, как у молодой козочки, два остро затесанных кверху холмика.

– Что стряслось? – спросил я раздраженно, хоть и с сочувствием. – Ты чего в одежде купаться вздумала? Тебя как зовут?

– Яффа, ваша милость…

Голосок ее был тихий, робкий, почти пищащий.

– Что случилось, Яффа?

Я сел рядом и, сняв сапоги, выливал воду. Набралось ее столько, будто я ношу на три размера больше, к тому же почему-то серая и дурно пахнущая, хотя илистого дна мы коснуться не успели.

Она всхлипывала, слезы бегут и бегут, но это фигня: больше поплачет – меньше пописает, а вот моя одежда до нитки промокла из-за несвойственного мне гуманизма.

– Ваша милость… – пролепетали пухлые губы, – мне стыдно…

– Это хорошо, – одобрил я. – В нашем бесстыдном мире ты уже сокровище! Ты уже лучше других, это их надо перетопить… Ну?

Она опустила взгляд, потом вообще отвернулась.

– Не могу даже сказать…

Я пробежал взглядом по ее фигуре.

– Ты хорошенькая. Тебя явно хотят все мужчины. И… у тебя животик что-то выпирает. Из-за этого?

Она кивнула и заревела снова. Я погладил ее по голове, она будто ждала этого отеческого жеста и уткнулась лицом мне в грудь. Я продолжал перебирать ее волосы, пусть ревет, рубашка все равно мокрая, не жалко.

– А он жениться не хочет? – спросил я. – Время идет, ты пока еще скрываешь, втягиваешь живот, но скоро заметят.

Она заревела громче.

– А кто он? – спросил я. – Если это деревенский парень, то он дурак, упуская такое сокровище… Может быть, слишком беден? Я могу дать пару золотых монет для начала хозяйства.

Она потрясла головой, не отрывая щеки от моей груди и продолжая поливать ее слезами.

– Тогда кто он?

Она жалко прошептала мне в грудь:

– Вы не поверите…

– А ты попробуй, – предложил я. – Такого пришлось насмотреться, что во все уже верю.

Она вздохнула, что-то пискнула и умолкла. Я легонько потряс ее за плечо.

– Эй, не спи. Так кто отец?

Она сказала тонким голоском, как если бы заговорила жалобная и раненая перепелочка:

– Не поверите… Все равно не поверите!.. У меня никого не было!..

Я промолчал, в такое поверить трудновато, она права. Человек не амеба или улитка, для зарождения жизни нужен и другой пол. Пальцы мои машинально то скользили по ее волосам, то слегка зарывались в них, чувствуя трепетную нежность мокрого шелка.

Ее тельце вздрогнуло в момент особо мощного всхлипа, тонкий голосом сказал безнадежно:

– Вот и вы не поверили… А кто поверит? Вы хоть видели больше моих родителей, и то…

– Да, – пробормотал я, – видеть я уже навиделся… гм… но лишать себя жизни нельзя, Бог не простит. К тому же совершаешь двойное убийство. Ребенок твой тоже погибнет, или не догадываешься?

Она снова заревела и вцепилась в мою рубашку уже обеими руками. Я смотрел на ее некрасиво перекривленный в плаче рот, идеи плодятся, как мухи на жаре, но ни одной стоящей, наконец спросил:

– А где твоя деревня?

– Там, – пропищала она сквозь слезы.

– Где? – спросил я терпеливо.

Она махнула рукой в сторону леса.

– Хорошо, – сказал я, – пойдем. Мне как раз по дороге. Пока дойдем, одежда обсохнет. Даже моя.

Она сопротивлялась, но я поднял ее на ноги и заставил идти. Звериная тропка вывела на ту сторону, лес оказался неширок, деревня тоже мала, хоть выглядит ухоженной. Ни одного поломанного плетня, что значит, народ здесь суровый, работящий и соблюдающий законы.

Ее худое тело в моих руках затряслось, она попыталась вырваться и сесть на землю.

– Что с тобой?

Она вскрикнула жалобно:

– Не могу!.. Мне стыдно!.. Никто не поверит… Что будут говорить? Я все равно покончу с собой. Не сегодня, так завтра…

– Нельзя, – сказал я сквозь зубы. – Самоубийство грех.

– А как жить?

– Надо жить, – отрезал я, но чувствовал, что прозвучало неубедительно. – Что еще остается?.. Жизнь часто преподносит нам сюрпризы, которые хотели бы обойти… Думаешь, тебе одной?

Она снова заревела, так мы прошли околицу, из домов начали выбегать люди, дети повисли на плетнях, заборах, из окон выглядывали старики.

Я спросил тихонько:

– Где твой дом?

Всхлипывая, ока указала дрожащим пальцем.

– Вон тот, с соломенной крышей…