Антон Пешкин - Голый край [СИ]

— Я тоже считаю, что ярл берет слишком много, — пробурчал папа с хмурым выражением лица. — Мы ведь и сами плаваем на юг, но нашим людям не нужно столько еды. Так почему для его походов нужно так много?

— Лучше о таком не рассуждать. — перестав улыбаться, сказала мама, но вскоре снова ласково улыбнулась и взяла мужа за руку, обгоняя. — Идем, солнце уже высоко!

Отец усмехнулся и, покрепче взяв меня за ноги, помчался вперед во весь опор, тяжело пыхтя. От страха и неожиданности я сильно потянула его за косу, стараясь удержаться на огромных плечах, но скоро от ветра в лицо и ощущения скорости невольно захохотала во весь голос, а папа стал смеяться вместе со мной.

— Догоняй теперь, ранняя пташка! — прикрикнул отец маме, а та приподняла руками подол платья и побежала за нами, смеясь.

Так мы и бежали до самого поля, до земель, которые выделили для возделывания. Вскоре вокруг дороги, по которой мы шли, вдруг выросли низкие заборчики, отделяющие разные части полей друг от друга. Где-то уже работали в поте лица люди, где-то паслись коровы и быки с огромными, толстыми рогами и длинным мехом. Вокруг колосились тонкие золотые стебли зерновых культур. В прошлой жизни я не увлекалась агрономией и теперь не могла сказать, что именно здесь выращивается. Но, во всяком случае, рацион из хлеба, иногда горького, и постоянных серых каш стал уже привычен, поэтому могу предположить, что здесь растет как пшеница, так и ячмень, овес и что-нибудь еще, о чем я раньше не слышала или не обращала внимание.

Как мне объяснил папа, вся земля здесь формально принадлежит ярлу, но мы, низшее сословие в этом обществе, используем ее, чтобы выращивать пищу, и за это отдаем большую часть выращенного правителю. Что самое несправедливое, не у всех крестьян была одинаковая доля земли, очень часто поля делились между выросшими сыновьями, но при этом налог за ее использование был одинаковым для каждой семьи — три меры зерна. Мерой же здесь является, грубо говоря, количество зерна, которое требуется чтобы прокормить одного человека в течение полугода. Наша семья за год собирает в среднем четыре меры (что не совсем точно, так как я видела лишь один год), иными словами, ровно столько, сколько нужно для пропитания отца и матери в течение года плюс зерно на посев. При всем при этом налог в три меры кажется мне не просто несправедливым, но и крайне абсурдным, ведь если крестьяне мрут от голода, то они начинают приносить меньше дохода. Вправить бы мозги этому ярлу…

Наконец, за рассказами о сельском хозяйстве и экономике мы добрались до нашей земли. Огороженная невысоким плетеным забором, она сияла от золотистых посевов, а над этим золотым озером возвышалось покосившееся пугало. Папа поставил меня на прохладную, мягкую землю, и они с мамой наконец скинули с плеч мешки с инструментами и веревками.

Мое дело здесь простое — не путаться под ногами. Я молчаливым хвостиком плелась то за матерью, то за отцом, глядя на то, как они ловко срезают целые пучки высоких колосьев костяными серпами и бросают на землю. Из интереса я подняла с земли срезанный колосок и, отойдя подальше чтобы не мешать, принялась его разглядывать.

Удивительно, что мы вообще собирали достаточно зерна. Судя по тому, что я помню со школы в прошлой жизни, злаковые должны выглядеть совсем по-другому. Это были не пухлые, пушистые колосья, ломящиеся от зерна, а скорее чахлые, тонкие прутики, на которых этих самых зерен кот наплакал. Видимо, люди если и занимались селекцией в этом мире, она была еще в самом зачатке, и вывести по-настоящему урожайные культуры никто пока не сумел. По крайней мере, в нашем краю так все и было, а за далекие страны я утверждать не берусь.

Вскоре я заскучала на поле и принялась разглядывать соседей. Прямо рядом с нами, за забором, собирала урожай семья, чьего сына я пару раз видела в деревне. Мальчик тоже был здесь, но родителям помогать, в силу малого возраста (а ему было около трех лет) пока не мог. Завидев меня, он помахал рукой и побежал к забору, на котором я повисла.

— Вогхона, пгхивет! — он сильно картавил.

— Меня зовут Майя, вообще-то. — возмутилась я.

— Вогхона, вогхона! — гогоча, повторил он, показывая на меня пальцем. Его родители были слишком заняты, чтобы заметить это, как и мои.

— А ты чувы-ы-ырло, — ухмыляясь, протянула я.

— Нет это ты чувыгхло!

— Нет ты!

— Нет ты!

— Нет это ты!

— Ты!

— А ты кагхтавишь, — передразнила я его. — А еще ты глу-у-упый!

— Ты… Ты сама глупая ворона! — он нахмурился.

— Глу-пый, глу-пый! — меня уже было не остановить.

— Не-е-ет! — громко замычал он, шмыгая носом.

— Глупый маленький кагхтушка!

— Ы-ы-ы! — он взревел и кинулся к забору.

Разогнавшись, он побежал на меня, но я вовремя спрыгнула с плетеного заборчика и отошла в сторону. А вот мальчуган, не рассчитав скорость, впечатался лбом в столб, поддерживающий забор, и я услышала, как он начал громко ныть.

Упс. Похоже, довела парня. Да бог бы с ним — у меня ж теперь проблемы будут.

— Ма-а-ама-а-а! — громко рыдая, он чуть ли не галопом понесся к своим родителям.

Вот только проблем с чужой семьей мне не хватало.

Буквально через минуту к заборчику подбежала его мать, держа за руку сына.

— Хельга! Хельга! — стала кричать она, не заметив меня, вжавшуюся в изгородь.

Моя мама поднялась во весь рост над колосящейся золотой бездной. Ветер красиво развевал непослушную прядь на ее лбу, длинные рукава платья были подвернуты до локтей, а в руке она сжимала серп. Не выпуская его из крепкой хватки нежных, но сильных рук, она быстрым шагом направилась к нам.

— Что такое? Майя, ты прячешься? — мама склонила голову, глядя то на меня, то на семейку за изгородью.

Мне нехотя пришлось выйти из своего укрытия.

— Ваша дочь оскорбила моего сына! — начала причитать женщина за забором, уперев руки в бока.

— Сказала, что я… — мальчик громко шмыгнул носом, втягивая сопли. — Глу-у-упый!

— Майя! — воскликнула мама.

Ее голубые глаза впервые за эту жизнь осуждающе смотрели на меня. Их взгляд едва не прожигал дырку в моем теле, но даже без этого я чувствовала самый настоящий стыд. Щеки сильно жгло, а на спине чувствовались легкие ледяные уколы.

— Майя, зачем ты обидела Снорри?

Так у него еще и имя идиотское.

— Он первый начал! — так же, как и мама, я скрестила руки на груди. — Сказал, что я ворона!

Дальше разбирательства никуда не пошли, потому что с разных концов на крики пришли наши отцы. Причем оба бородатых мужика, казалось, едва сдерживались, чтобы не заржать, видя разыгравшуюся драму.

— Ну-ка, Хельга, иди давай, — папа взял меня за руку и оттеснил маму.

— Иди на поле, Берта, я все решу, — сказал второй мужчина.