Джо Аберкромби - Мудрость толпы [litres]

– Очевидно, Форест и его роялисты вознамерились усадить вас обратно на трон. Очевидно, они поддерживают связь с вашей матерью и сестрой в Сипани. И также очевидно, что они посылали вам сообщения посредством вашей прислуги…

– Я беру всю ответственность на себя! – тут же выпалил он (возможно, с чрезмерным энтузиазмом, и, возможно, весьма неблагоразумно, но когда на кону стояла безопасность Хильди, было не время шутить). – Моя служанка ничего не знала… ни о каком заговоре…

Тойфель подняла руку, останавливая его. Она опустила горящий взгляд в стол, оскалив зубы, словно готовя себя к какой-то неприятной задаче. Орсо не хотелось даже представлять, какие угрозы, шантаж или пытки мелькали в ее мозгу на протяжении этой паузы. Она побарабанила обгрызенным ногтем по исцарапанной столешнице, служившей свидетелем бог весть каких ужасов, что при старом режиме, что при новом.

Наконец Тойфель подняла лицо и взглянула на него. Когда она заговорила, ее голос прозвучал неожиданно мягко:

– Форест не единственный, кто хотел бы видеть монархию восстановленной.

Орсо приготовился услышать почти все что угодно, кроме этого.

– Да неужели?

– Поверьте мне. – Она еще мгновение рассматривала его. – Это безумие продолжалось достаточно долго. Чересчур долго. Судью необходимо остановить.

Она беспомощно пожала плечами:

– И поскольку никто другой за это не берется…

Орсо накрыла волна облегчения, настолько сильного, что она едва не облегчила заодно и его желудок.

– То есть… вы хотите… мне помочь ?

– Вопреки собственным убеждениям. По правде говоря… насколько я это вижу, вы – лучший шанс, который есть у Союза.

– Вы – вы !.. считаете, что я …

Орсо почувствовал, как по его лицу разливается улыбка, – ощущение, которого он не испытывал уже давно.

– Только не слишком увлекайтесь, ваше величество. Я говорю только, что вы лучше, чем резня, голод и разруха.

– Честно говоря, из всего, что мне довелось слышать за последние месяцы, это больше всего похоже на похвалу. – (И к тому же из уст человека, не склонного к комплиментам.) Орсо возбужденно подался вперед. – Каков ваш план? – Она производила на него впечатление человека, который не встает с кровати без трех или четырех заранее заготовленных вариантов дальнейших действий. – Я хочу сказать… у вас же есть план?

– Не такой, на который мне хотелось бы слишком полагаться. Но я могу назвать несколько людей, которых можно было бы склонить в вашу пользу. С должным поощрением – кому-то угрозы, кому-то взятки…

Орсо похлопал себя по карманам:

– Боюсь, на данный момент я практически пустой. Фактически я сам в долгу, и немалом, перед моей камердинершей. Вы даже не представляете, сколько в эти дни стоит рубашка…

– Четыре места в Закрытом совете.

Орсо поднял брови.

– Вы собираетесь лежать поперек четырех кресел сразу?

– Я собираюсь их продать.

– Четыре места – это высокая цена.

– Я бы сказала, что это довольно низкая цена, учитывая, что в настоящий момент у вас нет места, даже чтобы сесть самому.

Орсо обиженно надул губы:

– Вообще-то, для того, чтобы сидеть, у меня есть старая коробка. Мы с Хильди называем ее моим троном. Иногда, пребывая в благожелательном расположении духа, я позволяю девчонке примоститься на углу. После того, как мое правление будет реставрировано, я, пожалуй, прикажу поставить эту коробку в тронном зале. Чтобы напоминала мне о смирении.

Кажется, ему удалось вызвать тень улыбки в уголке несгибаемых губ Тойфель.

– В этом отношении вам не помешала бы помощь.

– Будем честными, и во всех остальных тоже.

– Итак, у меня есть ваше позволение? Предлагать места?

– Могу ли я спросить, кому именно?

– Можете, но будет лучше, если не станете.

– Вы собираетесь договариваться с моими врагами?

– Если это сработает, у вас станет меньше врагов и больше друзей. Разве это не то, чего все хотят?

Орсо несколько мгновений сидел молча. Он замерз. Он был опустошен. И подозревал, что пройдет совсем немного времени до тех пор, когда Судья вытащит его из клетки в Народном Суде и переместит на скамью подсудимых. Ему был необходим кто-то, кому можно доверять; и, честно говоря, если бы Виктарина дан Тойфель хотела его предать, у нее была куча великолепных возможностей сделать это, когда она выиграла бы гораздо больше.

– Вы имеете мое позволение – на это и на что угодно другое. Вы можете говорить от моего имени и пользоваться моим авторитетом, если он у меня еще остался. И позвольте мне сказать вам – искренне, в кои-то веки, – что никого другого я бы так не хотел иметь на своей стороне. С первого момента, когда я вас встретил, я всегда чувствовал себя надежно в ваших руках, инквизитор Тойфель… Или инспектор Тойфель? Или…

– Вик. – Она прижала кулак к столешнице, сделала глубокий вдох через нос и длинно выдохнула. – Если нам суждено вместе пойти ко дну, мы вполне можем сделать это, называя друг друга по именам.

– Ну что ж, Вик. У меня нет сомнения, что с вашей стороны в этом присутствует здоровая доля собственного интереса, и еще более здоровая – заботы об общем благе, но от себя лично… – он наклонился к ней и накрыл ладонью ее руку, – я хочу поблагодарить вас из самой глубины сердца за вашу преданность.

Ее лицо как-то странно дернулось, она уставилась на его руку поверх своей, почти со злостью стиснув челюсти. На кратчайший момент у Орсо появилось нелепое чувство, будто она вот-вот заплачет. Или, может быть, двинет ему кулаком в лицо. И то, и другое – в какой-то мере не самые обычные реакции на сердечную благодарность от монарха. Однако в конечном счете она всего лишь ответила ему натянутым кивком и высвободила руку из-под его ладони, потирая тыльную сторону, словно он обжег ее своим прикосновением.

– Мы закончили! – рявкнула она в сторону двери.

К моменту, когда дверь распахнулась и в комнату ввалился Хальдер, на лице Вик не осталось и намека на женщину, способную проронить хоть одну слезинку. Она скривила губу, кивнув в сторону Орсо с безупречно разыгранным презрением. (По крайней мере, он надеялся, что оно разыграно.)

– Проклятый идиот ничего не знает, – сказала она.

– Подвинься… вот так.

Она оседлала его единственную ногу и принялась тереться об нее, сопровождая эти действия нежными поцелуями, потом взяла его руку и повела ее вверх по своему боку, одновременно запуская пальцы под его ночную рубашку и принимаясь гладить его, пробуждая к жизни.

– Это тоже в рамках твоей благотворительности? – спросил он.

Было время, и не так давно, когда он получил бы за это пощечину – и ахнул бы от силы удара, и попросил бы глазами, чтобы она ударила еще. Когда он был целым, сильным как лев и мог швырнуть ее через комнату небрежным движением запястья, причинять ему боль было чем-то дерзким, возбуждающим, азартной игрой.