Саша Ино - Последнее желание

Мозг отказывается ее чувствовать, просто, приходит понимание скорой смерти, и тошнота подступает к горлу. Но я все еще жив, и это замечают мои враги. С криком и бранью они бросаются на мое одинокое беззащитное тело.

Их руки вздымаются к небу, набирая размах, а потом опускаются на меня, они бьют мечами, нещадно прокалывая и без того израненное долгой схваткой тело. Словно зверье, враги добивают меня. А потом, вдоволь насытившись кровью, они приспускают свою амуницию и, делают то, что делают все победители вдали от светского контроля и осуждения, они расписываются в своей победе, окончательно обесчестив и унизив противника.

Я так и остался сидеть у стены, облитый кровью и чужой мочой, в коконе из паров смрада и запекшейся крови. Солнце слепило глаза, и сил не оставалось даже на то, чтобы прикрыть веки.

Мое тело переносится в плывущее, невесомое состояние, я будто пребываю на границе реальности и сумеречного мира снов. Внезапно слух начинает улавливать приближение тихих, чуть шаркающих по песку шагов.

Неужели, мои враги еще не насытились? Как еще меня можно лишить человеческого достоинства? Разве я уже не мертв? Но сквозь дымку сна прорисовывается фигура немолодого сухопарого мужчины. Он медленно плетется ко мне, поднимая сандалиями пыль.

Его короткие седые волосы блестят капельками пота, а на загорелой коже пляшут хорошо очерченные линии мышц, черная хламида небрежно покрывает бедра. Незнакомец не похож ни на одного известного мне человека, и я даже не смог предположить, откуда он пришел. Тем более, с мысли сбивала коса. Он сжимал металлическое древко и нес ее лезвием вниз. Даже сейчас блеск смертоносного оружия вызывал страх, хотя мне-то терять было уже нечего, но от косы веяло страшным холодом и пустотой.

«Палач», — мелькнуло в голове.

— Не бойся, — прошептал незнакомец, склоняясь надо мной. Он отер мой лоб от влаги и тихо цыкнул, — ты не мертв, но и не жив. Сейчас решается твоя судьба.

Мне захотелось ответить, но вышел лишь удушливый кашель в сжимающейся от судорог груди.

— Ну-ну, тише, — мужчина изучал меня взглядом. — Ты тот, кого я очень долго искал, даже себе представить не можешь сколько, — он хрипло рассмеялся. — Я асур, это все, что тебе надо знать. Но многие века я искал «жертву». Не бойся! — мужчина с умилением глянул на мое удивленное лицо. — Мое желание — встретить человека, который совершает сильный поступок, например, жертвует собой. Но не фанатик во имя лидера, не спонтанность, о которой жалеют, и не эгоистичный порыв быть хорошим, а что-то, действительно, стоящее. И, — он поднялся и занес надо мной косу, — ты станешь моей заменой.

Он роняет острие косы на меня, и в ту же секунду мы оба вспыхиваем ярким синим пламенем. Я не успеваю опомниться, как уже стою на месте незнакомца в черной хламиде с косой в руке. Рядом лежит мое растерзанное тело. Я отворачиваюсь. Противно.

Необъяснимый зов увлекает меня в дорогу, коса холодит руку, я ощущаю огромную тяжесть от соприкосновения с ней. Но иначе и быть не могло, ведь я достаточно сообразителен, чтобы понять — коса отнимает души у тел. Так я и стал асуром. Понимание всех нюансов моей новой жизни приходит само собой, как и привыкание к косе, тяготящей болью всего человечества с начала его рождения.

Воспоминания слетели с глаз с первыми лучами солнца, застывшего в борьбе с пепельной мглой за место на небосклоне. Оно так отчаянно пробивалось, что даже смогло отвоевать небольшой круг величиной с мячик для пинг-понга и напоминало теперь рыжий желток яичницы. Но встречать Его Сиятельство мне не хотелось. Поэтому я нехотя встал и скользнул за железную дверь, ведущую во внутренности больницы.

Больница и ее обитатели еще спали. Тени сна носились по пустынным коридорам наравне с ветерком, усиленно выдавленным мощными стараниями кондиционеров. Я неспешно прогулялся по холлу последнего этажа, рукой поиграл с геранью на окнах, а потом плюхнулся в лоно мягкого кожаного дивана. Он так соблазнительно зазывал меня распахнутыми объятиями подлокотников, что я не смог отказать себе в удовольствии и не испробовать на себе комфорт больничной фурнитуры.

Как только я попал в его сети, диван удрученно ухнул, будто пожалел о собственном гостеприимстве. Это меня насмешило, и я продолжил скакать, каждый раз добиваясь усталого уханья. Такие вот забавы у древнего асура!

Неожиданно заскрипела дверь одной из палат, и послышались шаги. Я мгновенно притаился. В коридор вышла заспанная женщина в длинной помятой сорочке. Она меня не заметила, да и в утренних сумерках силуэты были размыты. Я тоже не разглядел ее лица. Но очертания фигуры были резкими, угловатыми, выдающими худобу и торчащие кости.

Женщина застыла напротив окна. Прошли минуты, а она все стояла и смотрела, как солнечный желток карабкается вверх по небосклону. Я же наблюдал за ней. Она будто запоминала этот восход. Или старалась попрощаться с миром. Но самое занимательное в женщине было то, что в ее образе, ауре вокруг, да и в самой фигуре напрочь отсутствовали привычные для здешних обитателей обреченность и тревога. Напротив, женщина излучала дивное умиротворение.

Меня это заинтересовало, и как только за женщиной закрылась дверь, я не преминул пойти следом и запомнить номер палаты, чтобы непременно вернуться сюда завтра днем. Мне вновь становилось интересно, поэтому, полный предвкушения и новых сил, я вернулся в палату и проспал до полудня. Даже медсестра не смогла добудиться.

Вообще, для персонала я был странным пациентом, абсолютно здоровый, но жаждущий изобразить тяжелобольного. Зато теперь я планировал выписаться в ближайшие дни. Я получил ответ, и автоматически отпала необходимость изображать умирающего лебедя.

Проснувшись, я сразу вспомнил об интересной пациентке с пятого этажа. Поэтому, не переодевая пижаму, а ее я обычно менял на нечто более цивильное, я ринулся гасить очаг своего вчерашнего интереса.

Нервы натянулись тугой струной, ладони высохли, как в самую холодную зиму и я застыл в нерешительности перед полуоткрытой дверью палаты. Оттуда доносилось тихое урчание человеческих голосов — один голос совсем слабый, мертвенный, второй усталый, с нотками безысходности и озабоченности.

— Ты живи, Толя, — шептала женщина. — У меня четвертая степень, я же знаю, что умру. Желудок весь поражен.

Я вздрогнул. Ну да, пятый этаж отводился онкологическим больным. Как я мог забыть. Но эта женщина. Я заглянул в разрез полуоткрытой двери. Темная фигура насупившегося мужчины оттеняла край кровати, которая просто сияла чистейшим светом.

Женщина полусидела, утопая в пышной подушке. За ее спиной возвышалось окно, озаренное солнечными лучами, воспламеняющими кроватные ручки металлическим огнем. В причудливом отблеске отражений женщина буквально светилась.