Екатерина Боброва - Шанталь, или Корона против

Полной противоположностью ему был Плест. Город-трудяга, город-купец, чьи жители своей скупостью и торгашеством лидировали в анекдотах, наравне с простаком-солдатом, богатырем-пьяницей и любвеобильным дэршаном. Плест был строг днем и настолько же разгулен ночью. Какие пиры здесь закатывались для обмытия успешной сделки!

Крупнейший порт страны. Белокаменное здание биржи. Торговые представительства и отказавшееся возвращаться в Лоранию министерство иностранных дел. Скандал был… впрочем, исключительно в стенах министерства. Император гневался страшно, разжаловал министра, разбил две старинные вазы, но потом принял доводы подданных, оставил министерство в Плесте, и даже восстановил министра в должности. Теперь это был город не только купцов и торговых гильдий, но и шпионов, носивших разные личины, в том числе и дипломатические. Удобно было всем: и шпионам, отправляющим донесения с кораблями, и министерству, эти донесения перехватывающему. Прямая железнодорожная ветка окончательно связала две столицы суточным переездом на Столичном экспрессе.

В этом городе Леон всегда чувствовал себя неуютно. Слишком жарко летом, холодно зимой, а осенью и весной ветра столь буйно гуляли по улицам, что от них не спасало даже пальто из толстого сукна. Вот и сейчас за городом пахло оттаявшей землей, а здесь, в каменных кишках улиц, бродила потрепанная, опустившаяся, но все еще зима.

Леон въезжал в Плест ранним утром. Туман скрадывал город серым покровом, из-под которого призраками проступали здания. Плакали запотевшие витрины. Нигде более нельзя было встретить такого количества и такого разнообразия магазинов, как в Плесте. Целые улицы желали одного: обменять звонкую монету или шуршащую банкноту на товар. Мелочь, пустяк, все равно, что именно, лишь бы продать и именно вам.

Леон поежился, запахнул пальто, купил свежий выпуск газеты, который ему вручил мальчишка на площади, и направился в кофейню. Пока откроется министерство, у него есть время выпить чашку кофе и позавтракать.

Департамент министерства иностранных дел, в ведении которого находились страны восточного побережья Южного моря, занимал роскошное здание, эдакий кусочек курорта, неги и роскоши среди деловой сосредоточенности города.

Леон взбежал по белокаменным ступеням, был узнан охранником и пропущен внутрь. Из вестибюля, наполненного щебетом птиц и журчанием фонтанов, он попал во внутренний двор с застекленной крышей. Покосился на портрет возлежащей на кушетке пышногрудой красавицы. Заметил в углу на столике не убранный слугами пустой бокал. Какая работа!? Решительно, это здание было создано для приемов, балов и разврата.

Второй этаж, налево, третья дверь. Два года прошло, а будто вчера был здесь. Время не летит, оно несется штормовой волной, сминая и опрокидывая, и только счастливчики могут оседлать ее, остальные барахтаются в мутности жизни. Права матушка. Пришла пора жениться. Приятно будет знать, что не был смыт, как рисунок на песке, а оставил после себя живые следы: сына и дочку.

— Леон, какими судьбами?

Из-за стола ему навстречу поднялся Шонраж.

Шон, Шонни, Малыш, выпускник академии и просто хороший человек. Шонраж выпустился тремя года раньше, но обучение под одной крышей, сон на лекциях у одних и тех же преподавателей, встречи на студенческих вечеринках неожиданно сблизили их, дав начало дружбе.

— И тебе не хворать, Шон.

Обнялись, поборолись, помяли друг другу ребра, посмеялись и, наконец, расселись по стульям.

Со времени их последней встречи Шон сохранил и тонкую фигуру, и легкость движений, и шикарную шевелюру жгуче-черных волнистых волос. Он отрастил изящную бородку, которая удивительно ему шла. Лишь во взгляде появилось новое и тяжелое, растворившее юношеские наивность и простоту.

Шон был роланцем лишь наполовину. Его мать, красавица из богатой, но не знатной фраканской семьи, прельстившись горячими словами лоранского аристократа, вышла за него замуж. По приезду в Роланию слова-обещания растаяли, точно туман после восхода солнца, а на большее у аристократа не хватило духа. Семья чужестранку-простолюдинку не приняла. Приданое закончилось быстро, и муж, испугавшись призрака нищеты, быстро охладел к жене, бросив женщину с ребенком на руках.

Тем временем во Фракании было неспокойно, революция рушила жизнь, проливая море крови, перемешивая слои населения, точно песок на пляже, нижних кидая вверх, верхних опуская на самое дно. Возвращаться было некуда, и мать Шонража осталась в Лорании. Здесь они жили на подачки родных мужа, которых едва хватало, чтобы снимать жилье и не умереть с голода.

Когда Шонраж подрос, талантливого и симпатичного мальчика заметили, удостоив стипендии городского правления, открывшей перед ним двери лучшей гимназии города. Учителя прочили ему блестящее будущее, и когда Фракания отмылась от кровавых пятен расправ и стало возможным вернуться на родину матери, они решили остаться в империи.

Шонраж поступил в святое святых — Императорскую академию, давшую стране многих блестящих полководцев, политиков и финансистов. За заслуги в учебе он, единственный на курсе, был удостоен Звезды Отечества. И выпускной Шон проводил, будучи зачисленным в департамент министерства иностранных дел. В совершенстве владея фраканским и лоранским, не было ничего удивительным в том, что он выбрал департамент своей второй родины.

Предательство отца, как ни странно, не озлобило Шонража. Когда они познакомились, Леон был ошеломлен взрывным буйством, энтузиазмом и фонтаном чистого юмора, под именем Шонраж. Тот был первым в учебе, первым на вечеринках и первым идейным вдохновителем шуток и пакостей, учиняемых над преподавателями и студентами. А чего стоило абсолютное лидерство в любовных победах?

На свое полное совершеннолетие в двадцать один год Шонраж, к удивлению многих, отказался от фамилии отца, взяв фамилию матери. А как он спускал с лестницы отца, пришедшего поздравить сына со звездой, Леон видел сам. И слышал непривычно злое: «Поздно спохватились, батюшка. Сын не нужен был? А теперь ты ему сам не сдался». Тогда они здорово напились, до беспамятства.

Шонраж, поставив ладони домиком, изучал Леона внимательным взглядом, потом встрепенулся. Вышел из кабинета, вернувшись с бутылкой в руках.

— У меня тут бутылка «Солнечного ветра» завалялась, не изволишь?

Леон изволил бы, да еще и с удовольствием, но часы показывали девять утра.

— Совсем офраканился, — укоризненно заметил он, — с утра вино лакать.

— Ну прости, — примирительно поднял ладонь Шон, — хотел проверить, ты ко мне просто так или по серьезному делу.

Бутылку он не убрал, оставив темное стекло искушающе сигналить солнечным зайчиком в левый глаз. Леон посмотрел-посмотрел на это безобразие — вспомнилась ночь в дороге, вторая подряд — и махнул рукой на принципы: