Екатерина Боброва - Шанталь, или Корона против

— Вы не похожи.

Это она меня с дядей сравнивает? Да, мы не похожи. Волосы у дяди темно-русые, как и у всех в нашей семье. Я единственная, кто унаследовал «золото» прабабкиных волос. Кожа у дяди темная от загара, два шрама: один на подбородке, второй, рассекающий правую бровь пополам, делали его похожими на пирата или бандита. Узкий нос, узкий подбородок с ямочкой придавали облику колючесть.

Это правда, характер у дяди неуживчивый, потому он и предпочитал проводить время на охоте, а не в беседах или на раундах. Зато глаза у нас обоих карие. У дяди чуть светлее — говорит потому, что в молодости много баловался табаком. А мне кажется потому, что они выцвели на солнце. Он всегда любил солнце. И в пасмурный день ходил мрачный — не подступишься, зато стоило выглянуть солнышку, как в глазах дяди загорались искорки смеха, и забавы придумывались им одна за другой.

В памяти калейдоскопом промелькнули детские воспоминания. Когда-то истинным подвигом было совершить прыжок с сарая, потом сдать экзамен по древней литературе, а теперь я даже не уверена, что именно станет для меня геройством. Спасение императора? Собственной простреленной грудью? Надо же, какой бред лезет в голову от страха!

— Боишься?

Хотелось ответить: да. И пожаловаться, что внутри мелко, как желе, трясутся поджилки, а в коленках поселилась противная слабость.

Я — слабая женщина. Вот если бы дали револьвер, а лучше два…

— Держи.

Ракель протягивала блестящий маленький — дамский вариант — револьвер. Такая милая игрушка, способная делать неигрушечные дырки в теле.

— Стреляй прицельно и точно в сердце или в глаз.

Я содрогнулась от совета, но револьвер взяла.

— Спасибо.

— Не за что, — полные алые губы тронула усмешка, — только дяде не говори — лично пристрелит. Нас обеих.

А дядя-то у меня того… Странно, но особой кровожадности я за ним раньше не замечала, однако Ракель говорила с уверенностью человека бывалого.

— А он, — в горле вдруг пересохло, — много убивал?

Внимательный взгляд я встретила смело и даже не дрогнула. Привыкаю? Только к чему? Бусинкам на браслете, бесцеремонному тыканию или револьверам в подарок?

Молчание длилось от одного перекрестка до следующего. Ракель точно взвешивала — достойна ли я ее ответа.

— Мы все убиваем. Девочка, получившая кусок курицы на обед, тоже убийца. Люди — хищники, и это наша природа. Но кто-то должен следить, чтобы у девочек на обед была курица и они могли ее спокойно съесть.

Странно обнаружить в женщине с улицы способность мыслить философски. Для моего круга привычно, да и что там говорить, спокойнее считать себя самыми умными и образованными. Цвет нации, да. А если встречаются исключения, мы воспринимаем их исключением и ничем более.

Ракель — знакомая дяди, вполне может оказаться тем самым исключением из правила необразованного большинства. Любопытно, что еще скрывается за дешевыми браслетами с бусами и вызывающим поведением?

Я так и не решила, как поступить с новой служанкой, а между тем карета, в сопровождении четверки всадников, двигалась по улицам залитого зноем города. Тихо, пустынно, редкие прохожие торопились поскорее оказаться в тени. Зато на открытых верандах многочисленных таверн не было свободных столиков. В этом городе кто-нибудь работает? Ночью фраканцы гуляют, днем сидят по тавернам… Не мудрено, что львиная часть дохода зарабатывается на гостях. Еще бы этих самых гостей никто не похищал и в бордели не продавал — был бы чудный город.

Сбоку замелькала синяя полоска моря, и я позволила себе расслабиться. Скоро порт. Скоро пароход. Скоро мои страхи останутся позади. Решусь ли я когда-нибудь рассказать своим детям об этой поездке? Внукам, пожалуй, да. Они все равно воспримут мой рассказ, как бредни вышедшей из ума старухи. А вот детям авторитет матери подрывать нельзя.

Сначала раздался хлопок. Дико заржала лошадь, но ее ржание тут же заглушило, оглушительно грохнуло. Карета подскочила, и я вместе с ней, щелкнув зубами и чуть не откусив себе пол языка, а потом мы дружно завалились набок.

— Живы?

Сверху распахнулась дверца, и внутрь просунулась голова Леона.

— Слезь с меня! — прорычали снизу, еще и локоть воткнули в бок. Вот же зараза! Уволю! У хозяйки шок, глухота на оба уха, полная дезориентация, а она «Слезь!». Кто виноват, что мне повезло оказаться сверху?

— Шанти, руку!

Только ногу, потому как руки запутались в юбке.

Соображаем, Шанти, если юбка на поясе, то что прикрывает ноги?

Тапочки святого Гранта, как говаривала наша повариха, вот это позор! Я забарахталась с пущим усилием, пытаясь встать и одновременно одернуть юбку. Снизу простонали, послали меня в бездну и пожелали там сдохнуть.

Мне было не до бездны. И сдохнуть должен был жених, ну или жениться на мне. И почему спасать нас полез именно он, а не дядя!

Я протянула руку и меня легко, точно пробку из бутылки, выдернули наверх, где я вдохнула пропитанный гарью воздух, закашлялась.

Грянул выстрел, еще один. Я вздрогнула, начиная понимать, что вокруг творится нечто страшное.

— Шанти, цела?

Размазывая слезы, выступившие от дыма, я вцепилась в дядю. Было страшно до рыданий, судорогами сотрясавшее мое тело.

— Ну-ну, перестань. Ничего страшного не произошло. Парня слегка зацепило. Живучий, успел спрыгнуть. Лошадей жаль, да. Пришлось пристрелить, чтоб не мучились. Все, Шанти, хватит.

Меня похлопали по спине, погладили по голове.

— Успокаиваешь?

Рывок, я оказалась лицом к Ракель, очень злой Ракель, на лбу которой багровела ссадина, по форме смахивающая на отпечаток каблука.

Правую щеку обожгло болью, потом левую.

Онемев от удивления — я даже плакать перестала — так и застыла, выпучив глаза, не веря, что меня только что отхлестали по щекам.

— Вот как надо успокаивать, — подытожила с явным удовлетворением Ракель, точно я была её экзаменационной работой, которую она с блеском защитила.

Нет, никакого увольнения! Утоплю! Доберусь до парохода и сброшу темной ночью за борт. Оскорбление смывают кровью. И плевать, что так говорят мужчины. Я тоже могу постоять за себя.

— Впереди чисто, — из дыма вынырнул слуга Леона.

— Уходим, — тут же принял решение дядя, — идем через доки. Держимся вместе. Никто не отстает. В случае чего, Леон — женщины на тебе.

— Ты кое-что забыла, — Леон вручил мне сумку с дневником. Досадно. Я надеялась его «потерять» в карете.

Гриан достал из покалеченной кареты багаж, мужчины проверили оружие, сняв револьверы с предохранителей. Я от проверки воздержалась. Карман юбки приятно оттягивала тяжесть моего дамского револьвера, внутри зудело желание пустить его в ход. Впрочем, двух взглядов — на дядю и на жениха — хватило, чтобы желание пострелять испарилось. Первый выпорет, а второй… О том, что сделает второй думать почему-то было волнительно. Я даже отвлеклась от жуткой картины: лежащей на боку кареты, двух лошадиных трупов и одного бледного молодого человека, которому мы оставили на попечение остальных лошадей. Его же обязали дождаться властей — если те соизволят, что весьма сомнительно, появиться.