Екатерина Боброва - Шанталь, или Корона против

Все это подводило к одному — придется добиваться Шанти в кратчайшие сроки.

Леон взял в руки чистый лист бумаги, достал из нагрудного кармана пиджака карандаш. Чем отличается операция по завоеванию женщины от вербовки агента? Стоимостью. Агенты обходятся дешевле. Но те и другие требуют внимания.

Леон задумчиво вывел цифру один. Собрать информацию. Без подготовки, без знания любимых цветов или блюд не обеспечить надежный тыл. Хассель слишком хитер, чтобы в этом помочь, а другие источники информации далеко.

Второе. Вывести на откровенный разговор. Люди обожают говорить о себе. Даже закоренелые преступники, захлебываясь от восторга, вещают об убийствах, ими совершенных. А женщины… главное, направить нескончаемый поток их слов в нужное русло.

Леон задумчиво почесал карандашом за ухом. Шанталь не показалась ему болтливой, а значит, она относится к самому опасному типу подследственных — молчунам. И заставить их говорить может лишь сильный стресс или давление.

Крак. Карандаш сломался пополам, а Леон, поморщившись, зачеркнул последнюю фразу. Какой, к бездне, молчун — подследственный?!

Скомканный лист бумаги улетел в корзину.

Все не то. Сожри его твари, но планировать операцию по поимке сектантов-огнепоклонников было легче, чем пытаться завоевать невесту.

Как говорил Шон? С женщинами главное: уверенность и напор.

Вот и надо было целовать. Заставить признать его власть над собой. Сломить.

Напор, страсть, а результат закрепить нежностью.

А может, и права была Роалина, называя его «моя суровость». Когда-то ему нравилось читать страх в глазах людей, видеть их склоненные в поклонах спины, ощущать свою значимую роль для государства. Но искушение властью быстро прошло. Остались рутина и долг, ах да… еще «суровость». И как теперь достать из загрубевшей души крупицы нежности, которые там еще остались?

Леону вдруг захотелось, чтобы во взгляде Шанти, когда она смотрела на него, перестали чередоваться страх с ненавистью. Он вспомнил ощущение бархатной кожи девушки под своими пальцами, узких мальчишеских бедер и ягодиц, прижавшихся к нему, и застонал от накрывшего желания. Хотелось добраться до алых губ, смять их жарким поцелуем и пить, пить ее дыхание.

«У тебя давно не было женщины, брат».

Фраза из студенческой жизни, означавшая начало болезни под названием «любовь». Когда перестаешь замечать других женщин. Когда напряжение внутри отзывается болью, а мир раскрашивается в иные цвета. И ты дуреешь, давая остальным потешаться над тобой. Неужели его постигло безумие?

Любовь не входила в его план. Она сделает из него податливую массу, которой можно вертеть, куда захочешь. И как остаться главой семьи, если станешь выполнять все прихоти супруги? Ему нужна другая женщина. Если еще не поздно.

Леон представил тело Роалины на белоснежных простынях и с ужасом осознал, что влечения не возникло. Внутри захолодело неприятное чувство — судьба достала из рукава джокер и вот-вот бросит его на стол, а волосы у джокера — знакомого золотистого цвета.

Если Шанти догадается о его чувствах? Хорош он будет, стоя на коленях, умолять простить за дерзость, шантаж и даровать милость быть допущенным до ручки. Видел таких несчастных в окружении Роалины.

Женщины не ценят любовь. Их больше привлекает сила и уверенность, они не прощают слюнтяйство и слабость.

Шанти должна полюбить или смириться с его выбором. Слабости она от него не дождется. Что касается собственного чувства… Он сможет с ним совладать. Любовь — ненужное осложнение, которого можно и нужно избежать.

— Дарьета Шанталь.

Я смотрела на присевшую в реверансе красавицу и не знала то ли смеяться, то ли плакать. Это, эту… словом, эту странную знакомую моего дяди мне прислали в горничные. В приличной одежде её экстравагантная внешность потускнела, но глаз все равно цеплялся за плетеные браслеты с бусинками, монетки в ушах и блестки на щеке.

И как к ней обращаться, а главное — с ней?! А еще дядя — нехороший человек — пришел, буркнул: «Вот тебе помощница» и ушел.

Мама всегда требовала держать дистанцию со слугами. Она говорила: «Человек, которому ты платишь деньги, получает их за работу, а дружба не должна осложняться денежными отношениями».

Когда меня в детстве няня обнаружила на сеновале в компании крестьянских ребятишек, мир открылся с неведомой ранее стороны. Я узнала, что есть на свете благородные дэры и дарьеты — добрые и воспитанные люди, есть простые граждане, а есть и вовсе без гражданства, которых боги наказали за дурное поведение, лишив крова, работы и семьи. Маму сменил папа, и почти два часа мне читалась лекция о поведении, недостойном дарьеты.

После третьего побега в доме появилась кузина. Признаюсь, мне удалось и ее совратить с истинного пути, но лишь однажды. После кузина призналась, что боится босоногих мальчиков, чья одежда покрыта слоем пыли и грязи, а девочек ей жалко — с такой жадностью они смотрят на ее красивое платье. Слова кузины заставили задуматься и по-новому взглянуть на друзей. Я начала подозревать, что в словах взрослых есть истина и мы действительно разные. Впрочем, понимание не помешало мне время от времени удирать на сеновал, бегать на речку с мальчишками, лазить за яблоками в сады, однако свои побеги я держала в строгой тайне даже от кузины.

Время и воспитание все больше отдаляло меня от детских забав, а когда платье стало длиной в пол, я окончательно перестала видеться со своими приятелями, не забывая отправлять подарки их семьям на праздники.

И вот теперь в душе всколыхнулось забытое чувство. Так бывает — взглянешь на человека и понимаешь — с ним скучно не будет. Яркие личности яркие во всем: в дружбе, в ярости и в любви. А еще я чувствовала: девушку и моего дядю связывает какая-то тайна. И очень хотелось ее разгадать. Смущало одно: у меня никогда не было знакомых с самодельными браслетами из бусинок.

— Тебя зовут Ракель, так? — спросила, чтобы прервать затянувшуюся паузу. Девушка, до этого момента легко удерживающая тело в реверансе, медленно выпрямилась, оценивающе взглянула на меня. Черные глаза прошлись снизу-вверх, что-то высчитывая и вычленяя, поднялись до лица.

Я сглотнула — во рту пересохло, в голове стало пусто, а в ушах появился тонкий звон. На плечи навалилась тяжесть — их точно невидимой веревкой стянули, и стало вдруг нехорошо, аж замутило.

Я моргнула, с усилием отводя взгляд от двух черных омутов, куда мое сознание затягивала неизвестная сила. Вытерла вспотевшие ладони об платье. И остолбенела, услышав:

— В дядю пошла. Это хорошо.

— Что, прости? — переспросила, решив поиграть в глухую хозяйку.

— Я говорю, платье у вас красивое, только помялось. Привести в порядок? — подыграла мне Ракель.