Стивен Эриксон - Пыль грез. Том 2 [litres]

Они увидели нож. И в глазах у них вспыхнуло дикое желание – о да, они жаждали крови.

– Я ее убила! – взвизгнула Эстараль. – Бакал тоже ее захотел – я обоих убила!

Она бросилась прямо на них.

Засверкали ножи. Эстараль оступилась, ее развернуло, она рухнула на колени. Увидела вокруг довольные физиономии. Такая яркая жажда – как остро они сейчас чувствуют жизнь. Она истекала кровью сразу из четырех или даже пяти ран, и вместе с кровью тело покидало тепло.

Как глупо. Как все это… глупо. Она рассмеялась, и это был ее последний вздох.

Пришедшие от западного горизонта тяжелые тучи уже заполнили полнеба, подобно стене, твердой, непроницаемой, в которую продолжали укладывать кирпич за кирпичом, постепенно скрадывая звезды и нефритовые царапины. Трава шелестела под явившимся с востока ветром, словно гроза, прежде чем разразиться, намеревалась вдохнуть поглубже. Однако ни одна вспышка так и не озарила плотный покров, грома Кафал тоже не слышал. Несмотря на это, при каждом взгляде на подступающую мглу его пробирала дрожь.

Где же Бакал? И Хетан?

Обтянутая кожей рукоять кривого ножа в его руке сделалась скользкой от пота. Стало холодней, он начал мерзнуть.

Он может ее спасти. Он уверен. Нужно потребовать силу у баргастских богов. А если они откажут, он готов поклясться, что уничтожит их. Игры и сделки кончились. Я знаю, что виной всему – ваша кровожадность. И вы за все заплатите.

Кафал с ужасом думал о том миге, когда увидит сестру – издевательское, изуродованное подобие женщины, которую знал всю свою жизнь. Да узнает ли она его? Конечно же, узнает. Она упадет к нему в объятия – означающие, что пытке конец, что надежда вернулась. Да, это будет ужасный миг, но потом он все, все исправит. Они уйдут на запад – до самого Летера…

Негромкий звук сзади. Кафал резко обернулся.

Скользящий удар палицы пришелся ему в левый висок. Он отшатнулся вправо, пытаясь развернуться и парировать атаку ударом ножа. Получил удар кулаком в грудь, да такой, что взлетел в воздух. Нож вывалился из руки, он упал на спину, кулак же непостижимым образом последовал за ним, входя все глубже. Затрещали, ломаясь, кости.

Он непонимающе смотрел на копейное древко, торчащее вверх, словно штандарт, – а острие копья ушло ему глубоко в грудь.

Вокруг двигались неясные тени. Сжимающие древко руки согнулись, чтобы надавить посильней.

Острие вошло в землю.

Он все еще пытался понять, что происходит, но понимание ускользало, протекало сквозь утратившие чувствительность пальцы. Сверху нависли три, нет, уже четыре силуэта, но никто так и не произнес ни слова.

Они смотрят, как я умираю. Мне так тоже доводилось. Зачем мы это делаем? Чем нас так привлекает чужой конец?

Наверное, тем, что мы можем сами убедиться, как все просто.

Акриннайский воин, пригвоздивший чужака к земле своим копьем, ослабил хватку.

– Готов, – сказал он, выдергивая оружие.

– Если это посланный к нашему лагерю разведчик, почему он тогда смотрел в другую сторону? – спросил тот, что с палицей.

– Баргасты, – пробормотал третий, и остальные согласно закивали. У этих дикарей мозги набекрень.

– Завтра, – сказал первый из воинов, вытирая копье, – разделаемся и с остальными.

Она ковыляла, не отводя глаз от черной стены перед ней, а та, кажется, то приближалась, то вновь отдалялась, словно окружающий мир пульсировал. Теперь ее подгонял ветер, толкал вперед, как тяжелая ладонь, а посох все стучал и стучал по земле, удар за ударом.

Когда в поле зрения появились четверо воинов-акриннаев, она остановилась, ожидая, что те ей воспользуются. Чего не произошло. Вместо этого воины принялись делать руками отпугивающие нечисть жесты, а потом растворились во мраке. Какое-то время спустя она снова двинулась вперед, еще неуверенней, тяжко дыша. На руках лопнули мозоли, посох сделался скользким.

Она шла до тех пор, пока мир не покинули последние силы, а потом села на влажную траву рядом с поросшим лишайником камнем. Ветер трепал ее рваную рубаху. Она смотрела перед собой, ничего не видя, посох выпал из рук. Какое-то время спустя она осела на бок, свернулась калачиком.

И стала ждать, когда мир утонет во мраке.

Чувство было такое, будто ночь вместе с приличествующим ей порядком вещей кто-то украл. Страл смотрел, как Белолицые швыряют в свои костры все, что только может гореть, взывая к богам. Узрите нас! Найдите нас! Мы – ваши дети! К импровизированным алтарям волокли коз, резали им глотки. Оттуда хлестала кровь, копыта сначала бешено колотились, потом, подрагивая, замирали. Собаки пытались увернуться от внезапно, непонятно зачем сверкнувшей сабли. Повсюду бурлили ужас и безумие, подобные вздымающимся от костров столбам дыма, искр и золы. Он знал, что к утру в лагере не останется ни единого животного.

Если только утро вообще наступит.

Он знал, что Эстараль мертва. И что она, согласно ее собственным словам, совершила. Это было полной чушью. Бакал не стал бы пользоваться Хетан – очевидно, Эстараль решила, что должна теперь быть с Бакалом, сделаться его женой, увидев же рядом с ним Хетан, в своем безумии разрисовала сцену влажными красками похоти. И в приступе ревности убила обоих.

Страл не переставал себя проклинать. Вдову давно уже надо было отогнать прочь. Дать ей понять, что Бакалу она неинтересна. Нижние духи, да сумей он разглядеть в ее глазах хотя бы намек на огонь безумия, он бы ее на месте убил.

Теперь командование сэнанами в предстоящей на заре битве легло на его плечи. Самая потаенная из его амбиций вдруг оказалась реализована – при том, что он успел добровольно от нее отказаться, был готов остаться в тени Бакала. А ведь желание, вдруг оказавшееся во рту, на вкус вовсе не так сладко, как его предвкушение. Страла, сказать по правде, уже тошнило.

Бакал успел обсудить с ним предстоящее. Дал ему знать о своих намерениях. Когда на заре его клан построится для битвы, он призовет к себе остальных вождей сэнанов и произнесет сказанное Бакалом, как если бы это были его собственные слова. Вот только послушают ли его?

Скоро узнаем.

Солнце на востоке открыло глаз – и, казалось, отдернулось, увидев, что половина неба пожрана тяжелой стеной черных туч. На обширной равнине у самой границы земель, еще недавно принадлежавших оул’данам, пришли в движение две армии. Над полегшей под ветром травой взмыли, словно шаткие корабельные мачты, баргастские штандарты с изображениями зверей, а пепел от огромных костров метелью кружился и вился вокруг. С юго-востока к ним приближался гигантский полумесяц из пеших и конных воинов. Над сафинандскими легионами, маршировавшими каждый своей фалангой, развевались вымпелы, щитами солдаты прикрывались от ветра, наконечники их длинных копий пылали отражением зари. Отряды лучников и рукопашников д’рас заполняли промежутки между фалангами, а также двигались нестройными группами впереди основных сил. Кончиками рогов бхедерину служили конные лучники, их прикрывала более тяжелая конница, вооруженная копьями. Лошади под акриннаями вели себя беспокойно, то одна, то другая принималась либо упираться, либо рваться вперед, соседние всадники помогали товарищам их утихомирить.