Стивен Эриксон - Пыль грез. Том 2 [litres]

Я последний из детей своего отца, кто еще жив и не сломлен. Отец, ты положил столько сил, чтобы сделаться величайшим из вождей Белолицых баргастов. А я теперь не могу не думать – если бы ты отказался от своих попыток, умерил амбиции, что было бы сейчас с тобой и твоими детьми? Возрожденные духи, да нас бы сейчас вообще не было на этом проклятом континенте!

Я точно знаю, что Онос Т’лэнн мечтал о мирной жизни, хотел укрыть свою голову от ветров, что некогда терзали его душу. Он снова вернулся к плоти, к жизни – после стольких лет, – а что же сделали мы? Приняли его? Провозгласили гостем Белолицых баргастов? Проявили то знаменитое гостеприимство, которым всегда хвастались? Как все-таки приятно себе лгать. Все, что нас так тешит, в конце концов оказывается фальшью.

Он осторожно двинулся вдоль разбитого тракта. Небо впереди уже запятнали отблески костров. Он не мог разглядеть ни дозоров, ни патрулей, поскольку, к сожалению, двигался с запада, но скоро их силуэты сделаются хорошо различимыми во мраке на фоне огней. Как бы то ни было, подходить слишком близко он не станет. Бакал выведет ее сам, во всяком случае, так он обещал.

Перед глазами всплыло лицо Сеток, его сменила, словно вспыхнув, жуткая сцена – ее тело после удара отлетает прочь, голова болтается – он, кажется, слышал хруст? Или нет? Но то, как она упала, как безвольно мотались конечности – да, хруст все-таки был, отвратительный звук ломающихся костей, звук, врезавшийся гвоздем ему прямо в череп. Он его слышал, но отказался услышать, только отказ не удался, и страшное эхо все еще звучало у него внутри. Он ее убил. Можно ли такое принять?

Нельзя.

Хетан. Подумай о Хетан. Спаси хотя бы ее. Та же рука, что убила Сеток, может спасти Хетан. Разве этого, Кафал, тебе недостаточно? Разве нет?

Его презрение к самому себе могло сравниться разве что с презрением к баргастским богам – которые, как он знал, за всем этим стоят – и тут я тоже приложил руку . Они ненавидели Оноса Т’лэнна. Будучи не в состоянии проникнуть в его чуждую кровь, в чуждые мысли, они вложили яд в сердца всех воинов-баргастов, настроив их против Военного вождя. Теперь их дети-смертные были полностью у них в руках, любое незнакомое лицо сделалось лицом врага, любая новая идея – смертельной угрозой самим баргастам и их образу жизни.

Но от перемен застрахован лишь тот, кто лежит в запечатанной гробнице. Вы утопили страх в собственных амбициях – и куда нас привели? Мы накануне полного уничтожения.

Я видел армию акриннаев, но никого предупреждать не собираюсь. Не поспешу в лагерь, чтобы уговорить Марала Эба заключить мир. Никого не попытаюсь спасти, даже Бакала. Он понимает, чему суждено произойти, пусть и без подробностей, но он не дрогнет.

Помни его, Кафал. Он умрет ради чистейших добродетелей, которыми с такой легкостью злоупотребляют те, кто ими никогда не обладал. Им воспользуются так же, как подобными ему пользовались тысячи цивилизаций в течение тысячелетий. Он – всего лишь кровавый расходный материал для никчемных тиранов и их жалких вожделений. Не будь его, великая коса истории со звоном резала бы лишь воздух.

Если бы только добродетель могла сама по себе противостоять тиранам. Оружие, что они сжимают в потных ладошках, – обернуться бы против них. А пролитая кровь – принадлежать им, и никому более.

Давай же, Марал Эб. Выйди на равнину, чтобы скрестить мечи с Иркулласом. Убейте друг друга, а мы, остальные, попросту разойдемся. Хотя – мечи? К чему такая формальность? Просто голые руки и зубы. Разорвите друг друга в клочья. Подобно двум волкам, сражающимся за место во главе стаи, – на того, что с победным видом ухромает прочь, уже нацелился взгляд следующего в очереди. Так продолжается и будет продолжаться, но вот только разве нам, остальным, не насрать? Волки, те, по крайней мере, не заставляют сражаться вместо себя других волков. Нет, наши тираны будут посообразительней, не так ли?

Он остановился, присел на корточки. Поскольку достиг места, где ему следует находиться.

Над южным горизонтом растопырились изумрудные когти, а с равнины к западу донесся пугающий, пронзительный крик лисицы. Настала ночь.

Эстараль ухватила девчонку за косу и отдернула прочь. Дети пытались напихать Хетан в рот козьего дерьма, перемазав ей все лицо от щек и ниже.

Девчонка, кипя и плюясь от злости, поднялась на ноги, ее шайка сгрудилась вокруг. Глаза их гневно сверкали.

– Я все отцу скажу, он тебя обезножить прикажет!

– Сомневаюсь, – возразила Эстараль. – Никакой воин не захочет женщину, от которой дерьмом воняет. Так что лучше это ты, Фаранда, молись, чтобы шкура цела осталась. А сейчас проваливайте отсюда все до единого – я каждого по имени знаю и пока не решила, рассказывать обо всем вашим отцам или нет.

Дети кинулись врассыпную.

Эстараль присела рядом с Хетан на колени, выдернула руками по пучку травы и вытерла ей рот и подбородок.

– Даже дурные законы, и те уже не работают, – сказала она. – Мы, Хетан, опускаемся все ниже и ниже. Тебе еще повезло, ты не видишь, что сталось с твоим народом.

Но слова прозвучали фальшиво. Повезло? Повезло, что тебе обрубили ноги? Повезло, раз насиловали так долго, что ты и бхедерина теперь не почувствовала бы? Когда завтра акриннаи обрубят нам ноги и примутся насиловать, кто заплачет по Белолицым?

Уж точно не Кафал.

– Да и не ты, Хетан.

Она отбросила прочь перепачканную траву и помогла Хетан подняться на ноги.

– Вот твой посох, обопрись.

Ухватив женщину за грязную рубаху, она повела ее через лагерь.

– Только чтоб недолго!

Обернувшись, она увидела позади воина, что пришел за Хетан – и стоял сейчас с ухмылкой на физиономии, уже готовой превратиться в нечто куда более темное и жестокое.

– Ее дерьмом накормили, я ее веду, чтобы почистить хорошенько.

На лице воина нарисовалось отвращение.

– Дети? Кто именно? Задать бы им сейчас за такое как следует…

– Они разбежались, как только я подошла. Поспрашивай, может, кто видел.

И Эстараль снова потянула Хетан за собой.

Воин за ними не последовал, она услышала, как он выругался и побрел прочь. И надеялась, что слишком много таких ей не попадется, – все собрались сейчас вокруг костров своих кланов, голодные, терзаемые жаждой и в самом дурном настроении оттого, что протолкнуться поближе не так-то легко. Она подозревала, что этим вечером не обойдется без скоротечных ножевых поединков. Поскольку так всегда было в ночь перед битвой. Глупо. И бессмысленно. Хотя, как говаривал на этот счет Онос Т’лэнн, истинный смысл слова «традиция»… как он выразился? «Преднамеренная глупость», вот как. Если не ошибаюсь. Я к нему не особо прислушивалась.