Юрий Силоч - Постмортем

На доске объявлений действительно красовались наклеенные друг на друга листы бумаги, исписанные быстрым и неровным почерком. Все они начинались с обращений, начертанных красными чернилами, причём, чем свежее был лист, тем больше в обращении содержалось лести. «Колдунам Гримхейма!», «Собратьям по ремеслу!», «Неравнодушным соратникам!», «Могущественным сподвижникам!» и, наконец, «Мудрым и храбрым!» Создавалось впечатление, что составители этих воззваний впадают во всё большее отчаяние, и на листке, который в это самое время готовят в Мрачном замке, уже красуется «Умным, талантливым и очень красивым волшебникам с хорошим вкусом в одежде!»

— Ну, висят — и пускай висят, — второй из друзей попытался утихомирить разбушевавшегося колдуна. — Какая разница?

— Разница в том, что они там сидят и ничего не делают! Ничегошеньки! А когда я предложил пойти на дворец, меня осмеяли, как будто я сморозил глупость!

— Они же не просто так, они говорят, что мы не справимся. Там гвардия!

— Ну и что! — вскочил волшебник. — Мы уже разнесли гвардию на площади! И разнесём ещё раз! Они уже сунулись к нам и получили своё! А если мы будем сидеть тут, то конечно они нас окружат, подготовятся и раздавят! Они уже, небось, собираются вокруг Ямы! — колдун широко взмахнул рукой.

— Так а что делать-то? — товарищ некроманта тихонько потянул его за накидку вниз, пытаясь усадить обратно за стол. — Мы сами ничего не сможем. Из Ковена ты ушёл, а Ковенант…

Волшебник громко фыркнул:

— Ковенант!.. Нет уж, ручной собачкой королевы и Вильгельма я точно не хочу быть!

— Ну вот и я о чём! — закивал друг. — Что делать — непонятно. Если все они, как ты говоришь, болваны…

— Болваны! — громко подтвердил колдун и выдернул полу накидки из рук своего собутыльника.

— …да, если они болваны, то нам не к кому присоединиться! А мы втроём дворец-то точно не возьмём!

На какое-то мгновение волшебник помрачнел, но затем его лицо озарила мысль:

— А если и не возьмём, то хотя бы попытаемся! Иначе я не прощу себе, что просиживал штаны, пока мою судьбу решали за меня!.. А?! Кто со мной?! — колдун высоко поднял кружку, готовясь услышать согласный рёв десятков глоток, но услышал только как скребётся мышь в дальнем углу. — Что, никто? А вы? — он посмотрел на друзей, но те опустили головы, пряча лица в тени капюшонов. — А!.. Ну и Тьма с вами! Трусы! — волшебник в два глотка осушил кружку, с громким стуком поставил её на стол и презрительно плюнул на столешницу. — Тогда я пойду один. И будь я, Вольфганг фон Тангель, проклят, если позволю ещё кому-то мной командовать и меня затыкать!..

Молодой человек неровной походкой пересёк зал, цепляясь за столы, поднялся по коварной лестнице, которая качалась и каждой ступенькой норовила поставить подножку, и вышел на тёмную улицу. Прохладный воздух и капли дождя немного освежили, но не смогли выветрить из головы жажду действия и справедливости. Опорожнив мочевой пузырь на дверь «Трупного яда» и спалив таким образом, все мосты, волшебник определил, в какой стороне находится дворец и решительно двинулся вперёд, насвистывая какую-то бодрую мелодию, в которой ему слышался марш. Он то пританцовывал, то чеканил шаг, как солдат, и чувствовал готовность единолично разнести весь королевский дворец по кирпичику. Из-под подошв сапог разлеталась грязь и вода, поэтому он не сразу услышал, как его догнали и окликнули:

— Эй, парень! Парень! Это ты про дворец говорил, да?..

Тракт тянулся от горизонта до горизонта мокрой рыжей змеёй. Тонкая линия дороги была сжата с обеих сторон — справа её подпирал крутой холм, на котором высились плотно прижатые друг к другу густые ели, а слева — бесконечное поле: неровное, волнистое, поросшее сочной травой и редкими молодыми берёзами, тонкими и гибкими.

Лошадиные копыта и сапоги измождённых людей равнодушно перемешивали сырую глину, в которую превратился тракт, стоило пройти первому ливню. Он не прекращался с тех пор, лишь затихал иногда до мелкой мороси — и сейчас мелкие острые капли кололи задубевшие от ветра и холода лица солдат.

Измождённое воинство в зелёных мундирах выглядело жалко. Капала вода с меховых шапок и высоких киверов, золото, медь и латунь потускнели, от сапог отваливались огромные куски налипшей глины.

Пушки и обозные телеги то и дело увязали в густой грязи и солдатам приходилось толкать их, помогая измученным лошадям. Толкали они и карету — единственную во всей длинной колонне. Из-за запотевшего стекла на мир мрачно взирал Альбрехт, кутавшийся в длинную шинель и проклинавший внезапно зарядившие дожди.

Серый дневной свет заслонила чья-то высокая фигура и в окно коротко постучали. Альбрехт открыл дверь и увидел одного из офицеров — квадратного, с закрученными рыжими усами и кивером с длинной золотой кистью. Он сидел верхом на вороном коне, который понуро шевелил ушами, стряхивая с них капли воды.

— Ваше сиятельство, разрешите доложить? — спросил он и, получив кивок, продолжил. — Разведка вернулась. Говорят, впереди засека. На дороге куча брёвен, а поле перепахано аж до самого леса — не обойти. Поджечь пытались, но мокрое всё, не горит.

Великий князь вполголоса выругался.

— Отрядите людей, пусть разберут завал или устроят гать через поле. Времени даю два часа, не больше! Остальным объявите привал.

— Так точно! — молодцевато козырнул офицер и умчался, насколько это было возможно на превратившейся в болото дороге, передавать приказы.

Не прошло и десяти секунд, как над колонной то тут, то там начало раздаваться зычное «Прива-а-ал!».

Карета Альбрехта остановилась. Великий князь открыл дверь и с неудовольствием спрыгнул в вязкую бурую жижу, которая тут же с чавканьем проглотила его сапоги по самую голень.

Людей словно подменили — они забегали туда-сюда, будто обретя новые силы. Небольшой лагерь вырастал прямо на глазах — натягивались тенты, загорались костры из неизвестно откуда взятого сухого дерева, а личная свита Альбрехта в два счёта возвела посреди поля высокий шатёр в бело-зелёную полоску. Негромко ругаясь и вытирая подошвы сапог о траву, великий князь дошёл до шатра, где уже горела небольшая металлическая печка. Внутри пахло мокрой землёй и немного дымом с горькими нотками хвои. На маленькой металлической печке, что громко трещала поленьями, грелся чайник, а на журнальном столике уже развернули карту окрестностей Гримхейма с пометками.

— Разрешите! — офицер из свиты заглянул в шатёр и, дождавшись кивка, принёс лампу.

— Входите.

Альбрехт уселся на табурет, взглянул на зеленоватую из-за освещения карту и скривился: медленно. Слишком медленно. Сперва ливень, теперь засека. Солдаты устали, промокли и замёрзли, припасов нет. Мимо одних и тех же деревень они проходят уже в третий раз и если во второй угрозами, плетьми и поджогами ещё получилось что-то добыть, то сейчас, скорее всего, у селян и правда ничего не осталось. За боевой дух гренадеров Альбрехт не беспокоился — знал, что солдаты пойдут за ним хоть в ад, но голодный и уставший солдат — вовсе не то же самое, что сытый и отогревшийся. Это как минимум уравнивало шансы в бою с никудышной дворцовой гвардией. Оставались колдуны, но положиться на них великий князь не мог. Кровосос фон Веттин, хоть и предложил помощь, явно планировал какую-то пакость. Альбрехт это прекрасно понимал, точно так же, как и фон Веттин понимал, что Альбрехт обо всём догадывается. Игра получалась сложной и полной неловких моментов, а сложностей и, тем более, неловкости великий князь не любил.