Эдмонд Гамильтон - Янки в Вальхалле

Бринхилд скромно потупилась.

— Значит, у вас во Внешнем мире нет достойных девушек?

Ее блестящие немного удивленные глаза завораживали американца, от ее взгляда дыхание замерло у него в груди. Прекрасное лицо молодой правительницы слабо светилось в темноте, напоминая о волшебстве, которое только что происходило в этом таинственном месте.

Время, пространство и все остальное разом потеряли всякое значение. На свете ничего не осталось, кроме прекрасных синих глаз, в глубине которых проскакивали крохотные искры. Горло перехватило от внезапно нахлынувшего волнения.

Рука Фаллона робко притронулась к ее не прикрытому одеждой плечу. И он тут же ощутил уже знакомое покалывание, от которого окончательно и бесповоротно потерял голову. Его руки сами собой обвились вокруг гибкого стана дочери Тора, он чуть нагнулся и поцеловал ее красные губы. И снова он почувствовал нечто вроде удара током, от которого кровь с бешеной скоростью понеслась по его жилам. Фаллон ощутил, как поток золотых волос касается его щеки, согревая подобно солнечному лучу. Бринхилд не сделала попытки освободиться из его объятий. Когда он, затаив дыхание, поднял голову, то увидел в ее глазах выражение странной застенчивости.

— Это настоящее безумие, — выдохнул Фаллон. — Я не хотел делать этого, но…

— Я рада, что ты это сделал, — мягко возразила Бринхилд. — Чужеземец, ты привлек мое внимание с того дня, когда я нашла тебя в ущелье. Но до этой ночи я, как и все мы, думала, что ты трус. Я ошибалась и прошу за это прощения.

— Ты просишь моего прощения? — удивился Фаллон, все еще держа ее в своих объятиях. — Нет, это я должен просить у тебя прощения. Я всего лишь человек, а ты — богиня или что-то в этом роде…

Его прервал чей-то гневный голос. Обернувшись, они заметили, что Тир вернулся за ними и, оказавшись на гребне утеса, увидел их в объятиях друг друга.

Вождь пантеона скандинавских богов пребывал в страшном гневе.

— Чужеземный пес! — яростно выкрикнул он. — Как ты посмел домогаться нашей повелительницы?!

— Успокойся, Тир! — властно остановила его Бринхилд. — Ты сам не понимаешь, что говоришь. Этот чужестранец любит меня, и теперь можешь успокоиться, так как я тоже люблю его.

Неожиданное признание заставило сердце Фаллона забиться с невероятной скоростью. Но от этих слов, произнесенных с царственной прямотой, ярость Тира лишь многократно увеличилась. Он метнул в Фаллона взгляд, преисполненный глубочайшего отвращения.

— Он любит тебя? — обратился Тир к дочери Тора. — Он сам сказал тебе это? Вижу, я правильно поступил, что вернулся сюда.

Старик из пантеона богов наставил на Фаллона обвиняющий перст.

— Он не любит тебя. Он только ищет любовь, только чтобы повлиять на тебя, помешать заключению союза с врагами его страны. Я подслушал, как он сообщил своему товарищу сегодня, что с этой целью попытается добиться твоей любви!

Потрясенный Фаллон вспомнил недавний совет Хельверсона начать роман с повелительницей скандинавских богов. Также он вспомнил, что Тир находился подозрительно близко к ним, когда норвежец предложил этот наивный и не самый разумный вариант спасения. Очевидно, он уже тогда решил подслушать, о чем они говорят.

Бринхилд заметила тревогу на лице Фаллона, и ее белое лицо превратилось в застывшую маску.

— Правда ли то, что Тир только что сказал мне? — спросила она американца с обманчивой мягкостью в голосе.

— Пусть он опровергнет это, если сможет, — громогласно прорычал Тир.

Фаллон торопливо заговорил охрипшим от волнения голосом:

— Правда лишь то, что Хельверсон сказал мне эти неразумные слова. Но я не обратил на них внимания, Бринхилд. Ты можешь не верить этому, когда я только сейчас…

Миниатюрная рука Бринхилд вспыхнула, подобно шаровой молнии, и мощный удар на время лишил американца дара речи. Она смерила его презрительным взглядом.

Безудержный гнев появился на лице дочери Тора. Яркие молнии вспыхнули в ее синих глазах. Как бы ощущая настроение своей любимицы, сидевшая неподалеку белая рысь поднялась и грозно зарычала.

— Я вижу, что ошибалась в тебе, и что немец был прав! — заявила Бринхилд. — Может быть, ты и не лишен храбрости, но вместе с тем ты бесчестный обманщик!

— Бринхилд, послушай! — взмолился Фаллон в отчаянии, но раскаленное добела пламя ее гнева не позволило ни одному слову сорваться с его языка.

— Теперь я вижу, что немец говорил правду, утверждая, что все ваши западные нации состоят из предателей и злодеев! — заявила она. — Нации, где мужчины ненавидят честную войну и вместо этого ищут способ достичь своей цели, шепча слова любви.

Она подкрепила свои слова разъяренным жестом.

— Тир, я приняла решение. Мы присоединимся к немцам. Они, по крайней мере, действуют, как подобает честным воинам. С ними мы победим западные народы и все их зло!

Окончательно подавленный Фаллон сделал шаг вперед.

— Бринхилд, ты не можешь сделать этого! Если ты позволишь немцам использовать твои сверхъестественные возможности…

Меч чувствительно уколол его спину, и резкий голос Тира спросил:

— Можно, я убью этого подлого пса, племянница Бринхилд?

— Не смей! Он должен видеть гибель своей недостойной существования расы, и это станет для него еще большим наказанием, — промолвила неистовая дочь Тора. — Он и его товарищ поедут с нами, когда мы вместе с немцами начнем военный поход против их народов.

Ее голос звучал подобно серебряному горну.

— До этого они останутся под твоей охраной, Тир. Пошли наездников в долину с приказом к ночи собрать здесь, в Вальхалле, всех наших воинов. Передай им мои слова: мы, наконец, вступаем в войну, мы присоединяемся к немцам в большом сражении за Внешний мир!

Асгард погрузился в темноту. В течение всего долгого дня в Вальхалле царила постоянная суматоха, свойственная поспешным приготовлениям: лязг кузнечных молотов, взволнованные крики, грохот доспехов закованных в металл всадников. Теперь же все смолкло, сменившись напряженной тишиной ночи.

Фаллон расстроено смотрел из узкого окна на рой красных искр, который отбрасывали многочисленные факелы во дворе замка. Их свет отражался от блестящих металлических шлемов и доспехов собравшихся там всадников.

Было что-то зловещее во всей этой картине. Лицо Фаллона выглядело измученным, когда он повернулся к своему товарищу. Громадный норвежец мрачно сидел в углу комнаты, где их заперли. Его запястья были связаны за спиной, как и у самого Фаллона. Хельверсон даже не кивнул своей светловолосой львиной головой, когда американец приблизился к нему.

— Мы просто обязаны что-то предпринять! — воскликнул Фаллон срывающимся от волнения голосом. — Они все сейчас собираются там, во дворе.