Гарет Ханрахан - Святой из тени [litres]

– Нож я еще достану, – кивая, сам себе сказал Мирен.

Один из стражников хватил дубинкой по прутьям камеры Мирена. Парень встрепенулся и забился в тень, просыпав на пол завтрак.

– Тихо, урод, – прорычал тюремщик.

Потом обратился к Алику:

– Идем. Вас готовы принять.

Теревант шагнул за дверь полусотворенного дома, и мир перед ним взорвался. Стало до того светло, что сперва он подумал, будто взошла заря – солнце било в лицо прямо посреди полночи. Потом – ага – это же над головой взорвалась драконья бомба. Отсюда и боль – его, как и весь белый свет, сейчас разнесет в клочки.

Нет. Его одного. Его застрелили.

Он на земле. Лица, голоса, руки тянут его. Не видят, что ли – он занят? Старается удержать в утробе кишки. А они очень скользкие и такие запутанные.

Потом он бредет под зимним солнцем, под ногами хрустит промерзлая трава. Он снова в саду поместья Эревешичей. Детвора, в тулупах и шерстяных шарфах, со смехом его обгоняет. Ему невдомек, кто они такие, но внезапно осеняет мысль: ведь детский смех – это единственный смех, который только и услышишь в Хайте. Он делится наблюдением с Ольтиком, и тот фыркает.

– Империя – дело серьезное, – говорит ему брат. – Тяжкое дело, сплошь непосильный гнет и отвратительные приказы. Так мне говорил Даэринт. Так говорил отец.

– Но я слышал твой смех, Ольтик. На поле боя.

Ольтик пожимает плечами. По ясному зимнему небу прокатывается гром.

Тогда Ольтик нехотя сообщает:

– Это была ошибка. – И уходит за инеистые деревья, голые, без листьев. Идет сквозь костяной лес.

Теревант спешит за братом, проталкивается через эти кости. Должно быть, тот уже ушел в дом. В комнату, где умирает отец.

Постой, это же сон. Он не в Хайте. Он в Гвердоне. И его застрелили. Он умирает не в отцовской, в другой – полукомнате. Одна половина при полной отделке, другую не закончили строить. Странный у них монтаж.

Снаружи шум схватки. Взрывы, рубка, крик. Он должен исполнить долг до конца. Вступить в стычку. Ему надо только одно – умереть и воскреснуть. Стать неусыпным. Он читает молитву смерти, мысленно чертит руны, вырезанные на вживителях в его запястьях, у ребер, на черепе. Ну же! Он припоминает спецподготовку на такой случай, уроки от старого неусыпного ветерана в промозглом корпусе на косе Крушений.

Раз он умирает, то с ним обрывается род Эревешичей. Полноправным наследником, продолженьем семьи должен был стать Ольтик. Он породил бы следующее поколение, а потом присматривал бы за ними, обретаясь в мече. Теперь же остался один Теревант, а если он умер, то их Дому конец. Лишь живой меченосец способен справиться с полной мощью клинка. Раз он умирает, то меч навсегда станет немым.

Так как будет правильней – жить или умереть? Что нужно Империи от него в сей час?

Наверняка в Бюро предусмотрена процедура для раки, оставшейся без носителя.

– Такое случалось и прежде, – говорит Лис. Он снова в садах, спешит добраться до особняка. – Тогда рака становится собственностью Короны. – От мороза она поглубже закуталась в шинель Ольтика. – Прости, Тер.

Почему?

– Ты никогда не понимал этой игры, и все шансы были против тебя.

В Эскалинде против него тоже были все шансы, и на миг он едва не выпал из морозного сада, едва не соскочил в ужас на том окровавленном берегу, вывалился в день, когда боролся с обезумевшими богами. Когда погибли Йорас и много-много других. Но нет – ему по-прежнему снится дом.

– Так ты нашел Ванта? – спросила она на ступенях, ведущих в особняк.

Снаружи голоса. Вонь паленой плоти. Священный огонь испепеляет душу, прямо как тело Эдорика Ванта. «Кто убил Ванта?» – хочет спросить он, но с губ слетает: «Кто убил Ольтика?»

Лис всегда соображала быстрее его. Она ухмыльнулась и задала встречный вопрос:

– Кто уготовил ему смерть?

Ищи силы свыше. Деяния богов не всегда поддаются осмыслению, с точки зрения смертного. Он лежал на полу, но будто бы вознесся над Гвердоном, разглядывая все и вся с вершин его шпилей и башен.

Он протянул руку Лис. Потом вытер ладонь об китель – ведь он зажимал рану, рука должна быть в крови. Протянул снова.

– Идем со мной.

Она покачала головой:

– Это не для меня.

Отчего-то они уже в коридоре, возле отцовской комнаты. Здесь жаркий камин. С ними ухаживающий за стариком некромант – склонил голову, надвинул клобук. Тереванта как будто постепенно уносила волна – течение отодвигало его от Лис. Пахло воскурениями, долетали обрывки молитвы.

Он хотел предупредить ее: пусть не дотрагивается до меча. Но она и так знает, что нельзя трогать клинок.

Она открывает дверь, но за дверью не меч, а корона. Обожествление.

А потом снова раздается выстрел. И солнце разлетается на куски.

В какой-то миг звук выстрела из сна становится ударом церковного колокола, и тогда он взаправду слышит колокольный звон и под его перелив просыпается.

Прохладные руки прикасаются к нему. Пальцы надавливают на запястье, проверяют вживители. Теревант силится открыть глаза, но веки срослись за время сна. Он хочет дотянуться и протереть, разлепить их, но движенье рукой оборачивается новой пыткой, а потом в груди взрывается боль.

– Не двигайся, Тер. Тебя еле собрали по кусочкам. Позволь, я сама.

Какие-то звуки. Вода плещет в тазике. Мокрая тряпочка протирает глаза, лоб. Он пробует заговорить, но глотка забита слизью, а от кашля будет еще больнее.

Он застонал, и Лис прислонила чашку к его губам.

– Пей, – велела она. Это не вода – сладко и вяжет во рту. Какое-то алхимическое лекарство.

– Где? – удалось вымолвить ему. Сколько он лежал без сознания?

– Ты во дворце патроса Гвердона. Вчера вечером тебя принесли люди Синтера.

Он сумел открыть один глаз. Над ним на кровати сидела Лис в черной одежде. Комната богато обставлена, на стене старинное полотно с каким-то святым из Хранителей. Напротив – окно. Синее небо пронзают шпили одного из Соборов Победы, рядом столб черного дыма. Они на Священном холме, в восточной части города. Из окна доносились песнопения и рокот толпы.

– Ольтик, – вымолвил он, а больше ничего не смог.

– Я знаю, – сказала она. Коротко и печально улыбнулась ему. – Жаль, что ты не пожил тут с нами, когда все было спокойно, Тер. Прямо как дома, в добрые старые времена.

– Я не… – не получилось закончить. Голова упала набок, изо рта потекла кровь, пачкая белую подушку.

– Я никогда бы и не подумала на тебя, – сказала она, вытирая кровь. – Когда мы только поженились, он ушел на войну, а мне по службе попадали расширенные списки потерь из Бюро. Доставляли их рано утром. И я не спала всю ночь, пока не проверю списки и не увижу, что он не погиб. Уж в Гвердоне-то, думала я…

Она замолчала и посмотрела в окно.