Гарет Ханрахан - Святой из тени [litres]

– Кто не пускает?

– Разве вы обсуждали приказы, когда получали их в армии? – ответил вопросом Беррик.

– В зависимости от того, кто приказывал и зачем. В бою нельзя мешкать, потому что иначе погибнут люди. В прочих случаях… знаете, есть способы оспорить приказ, не проявляя неподчинения. Дух указаний противоречит их букве, в таком вот роде.

– Благо что тамошние приказы, полагаю, яснее некуда. Иди туда, делай то, стреляй в ту тварь. – Беррик почесал свой торчащий нос.

– Копай сортир, наблюдай за той оградой. Ах да, еще – жди. Самый главный приказ. Ждать, пока что-нибудь не случится.

Беррик покрутил вино в стакане.

– Но смысл их очевиден. Ты знаешь, как положено поступать, даже если не всегда понимаешь зачем.

– Пожалуй. – Теревант неловко сдвинулся на стуле.

– По-моему, обсуждай я приказы, ничего бы не изменилось. События происходят независимо от того, согласен я с ними или нет.

– Беррик, скажите… – Тереванта прервал нездорово высокий мужчина в длинном плаще. Он бросил им на стол пару буклетов. – Голосуйте за Келкина и промлибов!

– Друзья, вы сыплете семя в каменистую почву, – ответил Беррик и показал бант Хранителей. Высокий ехидно оскалился и, прежде чем смотаться, сунул буклет Беррику в стакан.

Беррик выудил из напитка бумагу.

– Если бы мог, я б, наверно, остался торговать вином. Люблю рассказывать людям о хорошем вине. Но у всех нас свои предписания. – Он встал. – Давайте встретимся снова, когда на нас повесят другие обязанности.

– Лис здесь?

– Будет смотреть и отслеживать. – Беррик немного помедлил. – Хорошо распить вместе последний стакан. – А затем он повернулся и тяжелым шагом двинулся под горку к главному полю, вопреки жаре плотно закутав плечи в зеленый плащ. Своей неохотной поступью он напомнил Тереванту осужденного на последней прогулке к виселице.

У Тереванта были собственные предписания. Близилось время везти меч. Он опять глотнул, чтобы осадить жужжание в голове. Четвертый тост – за Девятый Стрелковый, в память ребят, которые падали, и вставали, и снова падали у Эскалинда.

Он как раз докончил пятый, когда его позвали обратно в павильон Хайта.

В четыре состоится Цветочное Благословение. Эладора опять посмотрела на часы. Чуть больше часа в запасе.

Благословение – единственный осевой пункт всех Фестивалей. Все прочее единоразово, переносимо по графику или соперничает с шестью другими событиями. Различные мероприятия промлибов, внесенные в тщательно выверенное Эладорой расписание, то переназначали, то отменяли совсем. Одно собрание в итоге совпало с парадом военных моряков, поэтому под навесом промлибов было, почитай, пусто. Огилви распинался тогда под дремотное сопение пары десятков седых дедов. Нынче он охрип, пытаясь перекричать выставочных зазывал и ружейные салюты. Ее волонтеры – эфемерные призраки. Стоит только отвести от них взгляд, как они исчезают либо стоят и пялятся по сторонам.

Это еще хуже, чем присматривать за первогодками.

Сын Алика Эмлин на поверку вышел очень толковым. Взять с собой мальчишку Эладора предложила главным образом из жалости. Эмлин побывал в резне Севераста, значит, заслуживал посмотреть на иные чудеса, кроме творений обезумевших, жестоких богов. На счастье, Эмлин восторгался всем, чем ни попадя, даже обыденной службой на подхвате. Требовалась ли помощь в палатке, где Келкин с другими промлибами обрабатывали гильдейских мастеров на выделение средств, предстояло ли обходить дорожки с брошюрами, Эмлин на все таращил глаза и впитывал в себя как губка.

В течение дня она пробовала разговорить его то о жизни в Северасте, то об отце, да о чем угодно – но мальчик отзывался уклончиво. Прилежные раскопки вознаградили Эладору парой подробностей – он ходил в какую-то закрытую духовную школу, а пока Алик был в море, оставался с тетей Анной и дядей Тандером. Когда мальчик не хотел говорить, то находил себе какое-нибудь занятье. Его изящные руки с длинными пальцами раскладывали по стопкам листовки, приводили материал в порядок. И он всегда был настороже и внимательно слушал.

Элдора помнила, как посещала Фестиваль, когда была еще маленькой. Мать всегда брала ее вместе с Карильон. Карильон неизбежно сбегала, часами где-то пропадала, а Эладору мать тащила на великое богослужение Хранимым под открытым небом. Сильва исступленно молилась, тем временем стража отыскивала Кари. Когда они были маленькими, Кари обычно спала где-нибудь в уголке или сидела под конфетным лотком, и снисходительный продавец подкармливал ее сластями. В более поздние годы стража притаскивала Кари за ухо: то ее ловили на воровстве, или за драку, или за попытку залезть на какую-нибудь вышку, а может, на воздушные рельсы.

Собственные впечатления от празднеств состояли у Эладоры в основном из выстаивания под раскаленным оком летнего солнца, из попыток не упасть в обморок, пока мать молилась вместе с паствой. Из далеких радостных возгласов шумного праздника. Когда ушла Карильон, стало хуже; вместо поездок сюда, на главный Фестиваль под Гвердоном, Сильва начала посещать куда более скромное Цветочное Благословение в горах, его устраивала сафидистская секта. Ни увеселений, ни ярмарочной площади, полной чудес, только бушует костер, да бесконечные распевы псалмов умоляют Матерь Цветов принять их сосудами ее мощи. Содранные в кровь ноги от паломничества к деревушке, где святая Алина Блаженного Пламени обрела свою благодать.

Почти три часа. Келкин выступит с речью предположительно в три, чтобы воспользоваться собравшейся ради Цветочного Благословенья толпой. В павильоне промлибов уже пусто, члены партии продираются в толпе в сторону срединного поля. В этой части длинного шатра Эладора и Эмлин последние, прибирают бумаги и стаскивают на одну сторону тяжелые столы – позднее, после речи Келкина, здесь будет прием. Эладора бывала прежде на подобных встречах и заранее продумывала маршруты ухода от пьяных старых козлов, которые возомнят, будто раз она из окружения Келкина, то ее влечет к старикам, в прошлом сидевшим на высоких постах.

Неожиданно Эмлин приглушенно взвизгнул и пригнулся за дощатым столом.

– Не бойся, дитя, – голос Сильвы. Эладора повернулась и увидела мать, одетую в бурую накидку светских помощников Хранителей. Пожилая женщина грузно опиралась на трость, но казалась здоровее, чем тогда, за ужином, три недели назад. – Выйди.

– Не цепляйся к нему, – оскалилась Эладора, заступая между матерью и столом. – Чего тебе?

– Я так и знала, что найду тебя здесь, в этом логове порока, – сказала Сильва. – Тебя манят ложные идолы. О, зло густо струится по твоим жилам. Лишь огонь Сафида способен выжечь нас дочиста. – Она уперлась тростью, потом, шаркая, передвинулась к торцу стола. – Твой дедушка бы очень тобою гордился, служанка Келкина. Подстилка.