Екатерина Белецкая - Холод

Потом Сэт несколько дней спрашивал себя — с чего он взял, что они вывезут хотя бы часть библиотеки, рефрактор, другое оборудование? Почему он так решил? Потому что долго не трогали? Откуда в нем, уже изрядно пожившем, взялась эта вера в чужую порядочность и принципиальность?

Ничего они не собирались вывозить, кроме строительного мусора — вот что понял Сэт на исходе седьмого дня. Ничего. Ну, может быть, его самого, Сэта — и только из-за того, что он есть в каких-то старых реестрах, как старейший на данный момент сотрудник, и его, кажется, велено не трогать. Они бы тронули. Это Сэт сейчас понимал четко. Если бы не это неведомое ему распоряжение, они бы тронули, и еще как. У них руки чешутся избить или вовсе убить этого «старого пидора», но почему-то им нельзя. А может быть, и нет никакого постановления, думал Сэт. Распоряжения у них нет, чтобы его убить. Или разрешения. Или просто отчетность какая-то. Кто их знает.

…Чайник вскипел, Сэт насыпал в чашку заварку, уже не экономя, щедро, от души. Он никогда не любил кофе, а крепкий, сладкий, черный чай очень уважал, вот только пить его последние годы приходилось редко — из-за режима жесточайшей экономии, в котором жил Сэт. Нет, он не голодал, но ограничивать себя приучился во всем. От еды и одежды, до этого самого чая. Однако сейчас в экономии не было никакого смысла, поэтому Сэт налил в большую кружку изрядную порцию заварки, бросил в заварку целых пять кусков сахара, и долил кипятком. Отхлебнул — и даже зажмурился от удовольствия. Хорошо! Давление, конечно, подскочит, но и черт бы с ним, с давлением. Уже всё равно. Поесть бы чего-нибудь…

В ящике стола обнаружился подсохший хлеб и горсть разноцветных сахарных конфеток-помадок. Эти конфетки были второй слабостью Сэта, после чая, и покупал он их поштучно. Тридцать одна конфета на месяц. Не тридцать, а именно тридцать одна — потому что в этом случае получалось отложить конфет еще и на Новый год. Конечно, они слегка подсыхали, но если с чаем, то получалось в самый раз. Спиртного Сэт не пил вообще никогда, в еде был более чем скромен, но в этих конфетах отказать себе никак не мог.

«Устрою праздник напоследок, — думал он, — наемся до отвала. Сколько у меня конфет? Двенадцать? Отлично! Вот все двенадцать и съем».

А дальше?

Кажется, этот вопрос принадлежал не самому Сэту, а некоему внутреннему голосу. Действительно, что же дальше? Конфеты, чай… в комнате, конечно, холодно, но… при чем тут комната?

Сэт, если начистоту, ты ведь понимаешь, что будет дальше, верно?

Понимаешь.

Сейчас ты допьешь чай, доешь конфеты. Ляжешь, потому что уже вечер. Анальгина нет, спиртного тоже никакого нет, поэтому ты будешь долго-долго лежать без сна — ты вообще не привык спать по ночам, ты привык по ночам работать, и толком переучиться так и не сумел. А тут еще и ноги болят, поэтому ты точно не заснешь, и будешь лежать в этой холодной комнате до утра, ожидая рассвета.

Зачем, Сэт?

Чтобы завтра за тобой пришли? Разрешили взять чемоданчик, который ты уже загодя приготовил, вытолкали взашей из твоей комнаты, впихнули в автобус, или куда там у них положено впихивать тех, кого депортируют, и…

И?

И что?!

Ты будешь ехать неизвестно куда, а какие-то чужие люди будут глумиться над твоей комнатой, швырять на пол книги, рыться в вещах. Ведь именно так и будет, Сэт, не обманывай себя. Всё, иллюзии кончились, и оптимизм кончился тоже. Ты ведь помнишь, как они вели себя в тех же лабораториях, верно? Твоя комната, твое пристанище, она следующая. Ну и сам ты тоже следующий, потому что ты представления не имеешь, что такое депортация, и куда именно тебя собираются отвезти.

— Не хочу, — прошептал Сэт в холодную пустоту. — Я не хочу вот так. Пожалуйста, не надо.

И ведь это не самый худший вариант.

Ему, если вдуматься, вообще повезло.

Он никогда не ходил с обритой головой, его не тащили в общем вагоне неведомо куда; его не проверяли на улицах, не били, не унижали по-настоящему. Это была очень неплохая жизнь, признай это, старый звездочет Сэт. Ну, разве что в этой жизни не было ничего личного, и никого близкого, но это ведь не принципиально.

Монах при двойных звездах, вспомнил Сэт. Это кто-то из женщин так сказал, уже и не вспомнить, кто. Получилось не обидно, потому что женщина всего лишь сказала тогда правду. Какой смысл обижаться на правду?

Сэт отхлебнул еще чаю, сунул в рот еще одну конфету. Вкусно. Если бы это всё могло разрешиться хоть как-то иначе, он бы, наверное, пообещал себе ежедневно выпивать по вот такой же чашке чая, и съедать по три, даже нет, по четыре конфеты. Если бы…

Нет никакого «если бы».

В коридоре послышались крадущиеся шаги, Сэт от неожиданности едва не уронил чашку. Прислушался. Двое, люди. Совсем рядом от двери. Запер? Да, запер. Дом старый, дверь, по счастью, очень крепкая. Ну, или ему кажется, что крепкая.

— Один он там? — спросили шепотом за дверью.

— Держи карман, один, — хмыкнул другой голос, пониже. — Небось сидит у него кто-то. Свет горит?

— Ну.

— Баранки гну! Пидорасит он там кого-нибудь, зуб даю. Видал, сколько дыр в заборе? Значит, шастают к нему эти…

— С деревни?

— Ну а откуда? С деревни, ясное дело.

— И чего их не увезут никак? — говоривший был явно рассержен. — Дети же видят. Сжечь к хуям деревню эту, и пусть бы передохли все!

— Не боись, без тебя разберутся. Ладно, пошли, не будем сейчас того… опасно, точно он не один. А жалко, я-то думал, поживимся чем.

— Так может того, за ребятами сгонять? — оживился второй голос. — Слуш, давай сгоняю! Впятером навалимся, все кости переломаем им, пидорам.

— Не, лучше не так давай. Сейчас в бытовку сходим, жахнем с пацанами, а там решим. Все равно его завтра того… по любому.

— А может, деньги у него есть?

— Ой, деньги… ну, ты сказанул… книжки у него старые, жопу подтирать, может, и сгодятся. Ладно, пошли.

Сэт сидел, ни жив, ни мертв, хотя шаги в коридоре давно стихли.

Вот так.

Ну всё, приехали.

Дождался.

Что же делать?

«А нечего, — ответил тут же внутренний голос. — Нечего тебе делать. Это всё, Сэт. Это конец. Бесславный и отвратительный конец. Потому что они вернутся. Пьяные, ошалевшие от безнаказанности. Вернутся, и…»

Сэт встал. Осторожно поставил пустую чашку на краешек стола. Задвинул ящик, ручка тихо звякнула. Ну что же, всё так всё, пронеслось в него в голове. Вот только…

Чистое белье он вынул из подготовленного чемоданчика, оттуда же достал почти новый свитер и запасной «выходной» шарф. Нечего было и думать о том, чтобы помыться — в общем душе, расположенном в дальнем конце коридора, разорвало трубы, да и холод там стоял уличный. Ладно, сойдет и так. Сэт, зябко ежась, переоделся, сложил старые вещи на кровать. Вынул из ящика своего Псоглава, родового, порядком потертого, сунул в карман пальто. Фигурка досталась от матери, и оставить его тут, в комнате, у Сэта просто не поднялась рука. Все равно ведь найдут. Может, спрятать? А куда? Зарыть? Смешно. Много ты зароешь в промерзшую землю, старик. К тому же по этой земле скоро пойдут бульдозеры.