Алексей Калинин - Война кланов. Охотник 1 [litres самиздат]

– Отдай ты ему, все равно отберут, да ещё и по шее настучат, если сам не пожертвует, – вмешивается Михеев, что-то человеческое в нем все-таки осталось.

Охранник отшвыривает предмет спора и начинает собирать вещи в коробку, забыв о моем существовании.

Снова короткая команда и мы двигаемся дальше. Ещё одна комната, в которой охранник с заспанным лицом выдает свернутые в рулон постельные принадлежности. Мы опять отправляемся в путешествие и останавливаемся около железной двери с небольшим окошком, за которой находились заключенные. По спине противно бегают мурашки.

С пробирающим до зубов противным скрежетом открывается тяжелая дверь. Ударом бича хлещет короткая команда, и я вступаю за порог, в неизвестность.

Неизвестность воняет запахом человеческого пота, грязных носков и застарелым дымом сигарет. Сразу же вонзается взгляд пяти пар глаз, словно лазерные прицелы сходятся на моей груди. За столом смолкает разговор.

На меня смотрят обыкновенные люди – такие ходят по улицам, копаются в машинах, жарят на природе шашлыки. Вовсе не те выразительные типы телевизионных криминальных боевиков с морщинистыми брылами и злыми острыми глазками. На столешнице поблескивают побитыми боками алюминиевые кружки, поодаль валяются конфетные обертки – словно зашел в гараж к закодированным от пьянства мужикам.

Тусклая лампочка освещает восемь кроватей у стен. Поставлены в два яруса, как в поездном «плацкарте», и на каждой лежит свой «пассажир». Камера по размерам и виду больше напоминает кладовку, чем место для содержания людей.

– Принимайте соседа! – за спиной хлопает дверь, поворачивается ключ.

Я молчу. Пауза продолжается полминуты, а кажется, что целую вечность. На верхней кровати, что ближе к окну, садится улыбающийся человек, вниз свешиваются босые ноги с выколотыми неразборчивыми надписями.

– А кто у нас тут нарисовался? Какой славный мальчуган! Хоть и покоцанный, зато живой. На ментовской произвол надо отвечать организованным беспределом. На зло только злом. А как ты думаешь – добром на добро надо отвечать? – севший человек прищуривается масляными глазками.

Я молчу, не зная, что отвечать. Люди осматривают, прощупывают, исследуют реакцию. Я молчу.

– Чё губы зажал? Или тебе честным сидельцам ответить заподло? Так может ты и за добро дерьмом кидаешь? Или грех какой за собой чуешь? Ты откройся, не держи в себе, иначе как полезет – не остановишь! Можешь и нас зацепить случаем, – сыплется скороговоркой речь, голос набирает обороты и привлекает внимание остальных.

С тощих подушек поднимаются всклокоченные головы, высовываются распухшие ото сна лица. На меня смотрит вся камера. Я молчу, думая, как ответить, чтобы потом не спросили ещё чего-нибудь. Неуверенность завладевает мозгом, тысячи мыслей проносятся за мгновение – ударить, поздороваться, улыбнуться, плюнуть?

Кто-то из знакомых рассказывал о своем опыте, о кинутом под ноги полотенце, но сейчас ничего такого нет и в помине. Неосознанно дергаются желваки, ноет ушибленная челюсть. Лазерные прицелы глаз ощупывают каждый сантиметр, оценивают каждое движение.

Человек спрыгивает с верхней кровати и подходит ко мне, слегка раскачиваясь при ходьбе, как моряк, что сошел на берег после долгого плавания.

– Чё молчишь? Или ты утка засланная, ушкарь зачморенный? Тогда расстилайся у параши, места хватит! Чё вылупился, пассажирка? – кричит зачинщик разговора.

– Ослабь, Жмырь! Не видишь – первоходка прилип! – цедит человек у окна и отдергивает шторку кровати.

Человек тоже садится на кровати, весь в наколках от шеи и до пояса. Из-под коротких шорт на свет выглядывают очередные наколки. Короткий ежик волос, лохматые брови, набрякшие мешки под колючими глазами, синева выбритых щек. Ему тут же протягивают кружку, мужчина отпивает.

– Представляться не учили? – он снова отхлебывает темно-коричневой жидкости.

– Александр Алешин, здравствуйте, – хоть что-то прояснилось.

– Садись за дубок, Александр Алешин, если ты греха за собой не чуешь. Не притащил за пазухой грязи?

– Нет, ничего такого серьезного, а что вы понимаете под словом «грех»? – я подхожу к столу.

– Я имею ввиду шпили-вили с мужиками, заявы к ментам и многое из того, что идет против совести. Так было у тебя такое? Отвечай правдиво, все равно узнаем, как есть на самом деле! – продолжает допытываться татуированный.

– Нет, ничего такого я не делал. Сам попал сюда из-за ревности следователя, перешел ему дорогу с жен…

Взмахом руки татуированный человек останавливает мою речь.

– Не нужно рассказывать о себе то, что не интересно другим. Ты сказал, что не был замечен в разной пакости – это проверится. Сейчас же кидай скатку вон на ту шконку. Киргиз, подвинься! – человек с раскосыми глазами подтягивает ноги, и я кладу сверток на край кровати. – Садись с нами столоваться. Чифиришь?

– Нет, не пробовал. За приглашение спасибо, но есть не хочется.

Есть и в самом деле не хочется, щи Вячеслава ещё бултыхаются внутри, а ещё нервы, побои. Я пробую двигать челюстью – не скоро смогу откусить горбушку…

– Не говори «спасибо», говори «благодарю». Вникай, но старайся не повторять ошибок, если тебя поправят. Смотрю, менты тебя здорово попрессовали, вон там можешь умыться, – мужчина кивает на умывальник в углу.

В осколок зеркала на стене отражает моё помятое лицо, кровоподтеки, запекшаяся кровь под носом. Я поворачиваю ржавый вентиль крана, и тонкой струйкой вырывается желтоватая влага. Страшно воняющая хлоркой ледяная вода немного освежает зудящую кожу.

– Спят у нас в хате посменно, кто-то массу давит, другой на глазах стоит. Ты будешь меняться с Киргизом. Уборка у нас по дням недели. Петухов не держим – крутись сам. Не косячь, не терпим этого здесь. Если что непонятно – спрашивай, я смотрящий на этой хате, зовут Черный, – человек снова отхлебывает из кружки. – Пока осваивайся, осматривайся! Походу ты здесь надолго, если тебя Голубок привез. Жмырь, пусти коня, узнаем за пассажира.

«Ласково» встретивший человек достает кусочек бумаги, огрызком карандаша черкает несколько слов. Жмырь аккуратно складывает произведение и залезает на свою койку. Поколдовав немного с веревочкой, уходящей за форточку, он начинает тянуть к себе, а бумажка уносится вдаль.

Мужчины за столом достают спрятанные карты и возобновляют прерванную игру. Киргиз без интереса оглядывает с ног до головы и отворачивается к стене. Черный подзывает «обласкавшего» человека и о чем-то начинает в полголоса с ним переговариваться. Ещё один «смотрящий»…

Интересно – куда подевались Иваныч с Вячеславом?

Не рискнув заговорить с играющими, я подхожу к Киргизу: