Татьяна Филатова - Бабки

– Эта пуля намного глубже вошла, – сказала Настя, скорее самой себе, чем тем, кто стоял вокруг нее.

– Печенку пробила, ага, печенку, – сказала Светка.

– Я-то вытащу железку, а вы потом залечить сможете? – посмотрела на нее Настя.

– Уж совместными усилиями да с Божьей помощью, – искренне ответила женщина, – поврачуем братика.

Настя поняла, что ножом наобум она только хуже сделает, поэтому сделала надрез, тем самым увеличив рану. Кровь уже напитала одеяло, на котором лежал боец. Два тонких и длинных пальчика с аккуратно подстриженными ногтями погрузились в человеческую плоть. Таню затошнило, но она сдержалась: знала, что нельзя сейчас давать слабину. Потом, может быть, будет время и порыгать, и порыдать от всего увиденного и пережитого. Но сейчас нельзя, нет, не сейчас.

– Ну давай, миленький, давай, – бормотала Настя. Волосы ее растрепались и свисали неухоженными локонами, ночная рубашка, на которую она наспех набрасывала пальто, была вся перепачкана в крови.

Неприятные ощущения такой неприятной теплоты пугали Настю, но пальцы продолжали искать. Она не была сильна в познаниях медицины, но понимала, что пробитая печень может быть смертельно-опасным ранением. Наконец что-то твердое попалось указательному пальцу. «Боже, как же глубоко», – подумала она и попыталась ухватить пулю.

Странно, но она даже не успела разглядеть лицо человека, что лежал перед ней. Широкая мужская спина, вся запачканная кровью, видимо, принадлежала мужчине, который немало работал в своей жизни. Немудрено: в партизаны шли местные жители Брянщины, а почти все они были простыми деревенскими рабочими мужиками. Когда наконец вторая рана была промыта теплой водой, затем самогоном, а Таня собралась ее зашивать, Настя обошла парня и присела около его лица. Надо сказать, вторую рану Татьяне зашить не удалось: все-таки плохо девке стало, ноги подкашивались.

– Давай, я закончу, – сказала Светлана и забрала у Тани иглу. – Обмой руки в тазу и иди на свежий воздух.

Пока Света зашивала, баба Феня мазала мазью собственного приготовления первую, уже зашитую рану, Настя смотрела на лицо парня: молодой, не старше годов двадцати пяти, светло-русые, давно не стриженые волосы и сильно заросшая рыжая щетина на лице, прямой нос и широкие скулы. Время шло, а она не могла оторвать от него глаз, пока, вдруг, он не раскрыл свои, ярко-голубые.

– Ты кто? – невнятно спросил он и тут же сморщился от боли. – Я умер?

– Ты спишь, – ответила девушка и пристально уставилась на него своими карими глазами, из которых потекли слезы.

– Хорошо, – с умиротворенной улыбкой произнес парень и закрыл глаза.

– Как тебя зовут? – спросила Настя, заволновавшись, что чары ее уже крепко усыпили раненого.

– Паша, – продолжая улыбаться, не открывая глаз, сказал тот и заснул.

– Надо поставить дежурных, – сказала Ягарья за всеобщим собранием за обеденным столом. Детей там не было: с ними были Таня и Никитична с бабой Феней – Филипповна не выходила без особой нужды, Татьяна еще была слаба после утренних событий, а Никитична оберегала их всех.

– Вы никого не встретили в лесу? – спросил кто-то.

– К счастью, нет, – сказала Ягарья. – След был длинным, они долго шли. Мы прошли километра три в глубь леса и никого не увидели. Скорее всего, они встретили немцев на одной из дорог, до которых мы не ходим. И, я надеюсь, что это была мимо проезжающая машина с фрицами. Вряд ли немцы пустят своих солдат на верную смерть в лес искать двух подстреленных русских партизан. Они знают, что в лесу опасно, к тому же слишком мало шансов у этих двоих было: мороз, зверье, раны… Винтовки их я забрала, они там же, где и остальные. Усопшего, как стемнеет, похороним. Но теперь, бабоньки, и обращаюсь я не только к своим… сестрам, но и к вам, гости наши, – она посмотрела на Зину, на Люсю и других женщин, среди которых сидела и Оля – Ягарья решила, что возраст ей вполне позволяет быть в курсе всех важных новостей, – теперь нам надо быть на чеку и куда внимательнее, чем вчера. Немцы знали о партизанах, стрельбу мы слышим все время. Но так близко – впервые.

– Что будем делать с парнем? – спросила Галина Степановна.

– Вам Анастасия Петровна уже все сказала: вылечим, накормим, отогреем, ватник его зашьем, винтовку вернем и в лес отпустим.

– А если его у нас искать будут?

– Значит я рядом с ним встану и буду убеждать фрицев, которые в дом войдут, что перед ними не мужик русский, который их убивать пошел, а бабка старая, от которой уже запах нехороший идет, потому что она не встает вовсе – помирать собралась.

Кто-то засмеялся, из тех, кто был моложе. Но Ягарья не шутила.

– И я, – сказала Настя, не вставая и не поднимая глаз. – Я умею, ты же знаешь, – она взглянула на Ягарью своими черными зрачками.

– Знаю. От хвори природной мы лечить умеем, а вот раны такие… тут одними молитвами и заговорами не обойтись. Но подлатать надо, тут вне сомнений.

– Где он будет жить? – спросила Степановна. – Его ж прятать надо, сторожить.

– Спрячем, не переживай, – ответила Ягарья. – Можно положить его у нас в доме в комнату, где девчата больных принимали, – Павловна посмотрела на Люсю и ее маму. – А вы за Сашкой мелким присмотрите, пока Настасья Петровна за больным будет ухаживать. – Сделав небольшую паузу, она продолжила: – Все, бабоньки, война на дворе. Партизаны трудятся, эшелоны вражеские подрывают, машины расстреливают, надо и нам им отплатить заботой и благодарностью. Вот мое слово: с раненым бойцом обходиться уважительно, оказывать ему всяческую помощь, кормить его сытно. А если придут немцы…

– Я буду рядом, – уверенно сказала Настя. – Я беру на себя ответственность за охрану солдата.

Никто ничего не ответил. Все смотрели на Настю, не до конца осознавая, что произошло в этот день.

Вечером того же дня Ягарья, Ваня-паренек, спасенный из Гобиков, и трое женщин из усадьбы, что покрепче были, отнесли в лес тело погибшего партизана, с большим трудом выкопали (скорее, выдолбили) яму в промерзшей земле. Старались глубже: все-таки лес, хотя Ягарья знала, что дикий хищный зверь так близко к усадьбе побоится подойти. Но немец – хуже дикого зверя. Уж кому не знать, как не внучке коренной немки.

Раненый парень проспал весь день то ли от слабости, то ли ото сна, что на него Настасья навела. Ягарья взяла управление в свои руки, и Настя покорно смирилась с этим. Ваню Павловна попросила помочь перенести в другой дом и переодеть Павла в чистые вещи. Мужских рубашек и, уж тем более, штанов, в усадьбе не водилось, однако ночные белые рубахи большого размера, что были сшиты, но пока никем не заняты, пришлись ему в пору. Штаны нательные Павловна отдала девчатам в стирку, наказав их постирать и просушить на печи уже к завтрашнему дню.