Татьяна Филатова - Бабки

– Не бойся, девочка, – шепнула ей Ягарья Павловна и улыбнулась, – если что, помни: ты свободна. Лети, моя ласточка, спасайся!

Маруся, соглашаясь со словами любимой наставницы, активно закивала головой, хлюпая носом.

Снова стрельба. Из дома никто не вышел.

– Осталось пять, – шепнула Ягарья.

– Oh du alte Hexe! Versteckst du dort russische Partisanen? (Ах ты, старая ведьма! Ты прячешь там русских партизан?)

Немец быстрыми движениями закинул автомат за плечо и достал пистолет, направив его на Ягарью, подойдя к ней слишком уж близко. В случае выстрела он бы не промахнулся. Тем не менее глаза его на нее не смотрели: он умело наблюдал за всей толпой баб и детей, поставленных перед ним и то и дело косился на дом, откуда была слышна стрельба, и откуда так и не вышли уже четверо его солдат.

Павловна никак не отреагировала на слова немца, потому он направил оружие на рядом стоявшую девушку.

– Geh vorsichtig ins Haus. Schießen, um zu töten (Осторожно подойдите к дому. Стрелять на поражение), – скомандовал он еще двоим. – Сколько их? – спросил он Марусю. Та плакала. – Сколько их?! – закричал на нее фриц.

Ягарья Павловна сделала маленький шаг вперед и вправо, прикрывая собой напуганную до смерти девушку.

– Маруся! – успела выкрикнуть Ягарья.

Раздался выстрел. Одиночный. То не была автоматная очередь. Удивленный немецкий офицер округлил свои голубые глаза, не веря в то, что они только что увидели: девушка, которая вот только сейчас стояла перед ним, держа за руку, как он думал, свою мать, исчезла, испарилась, пропала. Одежда ее упала наземь. А из-за спины той, в которую он только что выстрелил, выпорхнула и улетела в сторону леса птица. Это была, кажется Schlucken. Ласточка. От удивления он посмотрел в глаза Ягарьи, словно вопрошая к ним: «Это правда была ласточка?». Но в то же мгновение он обо всем забыл. Он видел только их: пару карих очей, темных до отвращения и манящих до безумства. Эти два прекрасных и таких страшных глаза находились на расстоянии меньше вытянутой руки от его собственных. К этому чарующему взгляду добавился не менее околдовывающий голос, который что-то нашептывал офицеру на его родном языке.

Фриц развернулся на каблуке сапога, подошел к одному из своих солдат, забрал у него автомат, не встретив ни малейшего сопротивления: тот ничего не понял, и за считанные секунды расстрелял троих других, затем бросил автомат в сторону, поднял свой пистолет и выстрелил из него себе в подбородок.

***

1905 год

Девочка проснулась от того, что канарейка в клетке уже вторую минуту без остановки щебетала свою утреннюю песню. Длинные каштановые кудри, в которые ночью распустилась толстая коса, прилипли к щекам. Она сладко потянулась, пожелав доброго утра неугомонной пташке, затем подошла к клетке, улыбнулась ей и посмотрела в ее маленькие глазки-пуговки. Птичка умолкла и принялась клевать насыпанное ей зерно.

– То-то, фрау Лиззи! – сказала девочка и вышла из комнаты.

Вот уже неделю мама не выходила к завтраку, болезнь, начавшаяся еще в конце осени, прогрессировала.

– Papa, fühlt sich Mama schon besser? (Папа, мама стала лучше себя чувствовать?) – спросила уже умытая, опрятно одетая, с уложенными волосами девочка.

– Nein, mein Schatz. Mama geht es leider nicht besser. Aber ich bin mir sicher, dass sie sich bald erholen wird! (Нет, моя родная. К сожалению, маме не лучше. Но я уверен, что она скоро поправится!) – ответил отец. Ягарья почему-то ему не поверила.

– Быть может, скоро приедет твоя бабушка Ирма, – сказал отец по-русски.

– Но, папа! – возмутилась дочка. – Она же меня не любит!

– Не говори чепухи, mein liebes Mädchen! Да, она бывает груба, но она не может не любить тебя, ведь ты – ее родная внучка!

– Papa…

– Yagarya…

– Доктор Васнецов, герр фон Майер, – доложили отцу.

– Проводите его к хозяйке, я сейчас буду.

После завтрака у Ягарьи был урок французского, который она терпеть не могла.

– Мама, – говорила она раньше родительнице, – к чему мне эти мучения? Я и без того знаю два языка, но, насколько мне известно, французов в роду у нас не было. Так зачем же, скажи, мне его учить? От всех этих мягких звуков у меня скоро появятся волдыри на языке!

Но мама настояла на своем. В десять лет девочка почти в совершенстве владела французским, изучение языков давалось ей легко. А когда ей было уж слишком скучно на уроке, она внушала своему учителю, что тот безумно хочет почитать ей что-нибудь вслух на французском. И он читал! Особенно ей нравилось слушать Жоржа Санда. Правда, после занятия преподаватель не мог вспомнить ничего из того, что было на уроке, но, видя, что ученица его пребывает в добром настроении, не говорил никому, что с ним случаются подобные провалы. А сам, уходя из дома четы фон Майер, искал по лекарям средства какого для улучшения памяти. Да только против ведьминых глазок лекарства вовек не сыскать…

– Ягарья Павловна, – прервала чтение Консуэло служанка, – вас срочно к матушке зовут.

Девочка бросила короткий взгляд на учителя, отчего тот тут же перестал читать и удивленно на нее уставился.

– Меня матушка зовет, – объяснилась она и спешно вышла из комнаты.

– Елизавета Григорьевна, – негромко сказала девушка, заводя в комнату матери Ягарью.

– Оставьте нас, – слабым голосом сказала женщина доктору и мужу, что держал ее руку у своих губ.

– Лиза, – возразил он.

– Прошу, – прошептала она.

Мужчина кивнул доктору, и она оба вышли. Ягарья осталась одна в комнате с больной матерью.

– Присядь рядом, – попыталась улыбнуться мама. Она была очень бледной. И без того худые руки за последнюю неделю превратились в тонкие, обтянутые кожей кости. Под глазами появились коричневые впадины, а на белой подушке девочка заметила пятнышки крови.

– Мама, – сказала она и села на кровать. Слезы уже были готовы смочить румяные щеки. – Мама, ты же поправишься, да?

– Нет, Ягарья, – сухо ответила мама, – не поправлюсь. Я не хочу тебя обманывать и давать тебе пустые надежды. Ты отличаешься от других детей, и ты это знаешь. Ты справишься, я верю в это.

– Не говори так, мамочка, прошу тебя, – девочка расплакалась.

– Ну, полноте, моя родная, – Елизавета попыталась приподнять руку, чтобы дотянуться ею до лица дочки. Удалось ей это с огромным трудом: силы покидали тело женщины. – Послушай меня, пока я еще могу говорить… Про дар свой ты знаешь, а я знаю, что ты уже умело им пользуешься. О да, я знаю про французский, причем уже очень давно, – она слегка улыбнулась, дочка ее тоже, при этом негромко шмыгнув носом и смахнув слезу, – знаю… Прошу, дитя, используй свои умения во благо. Не вреди другим ради своей выгоды, но, если жизнь твоя или близких тебе людей будет в опасности, то делай так, как велит тебе твое сердце.

Девочка хотела перебить маму, но та слабо махнула рукой и продолжила: