Татьяна Филатова - Бабки

Стало холодать. Девочка, хоть и не голодала, исхудала сильно. Одеяла старые, что имелись в охотничьем домике, прохудились, да и целые они согреть от морозов не смогли бы.

Мерзла, дрожала. Ласточкой становиться было теперь опасно – того и гляди, от холода где-нибудь упала бы и сгинула на месте. Все дикие ласточки уже стаями улетели в теплые края, а эта не знала, не могла знать, ибо человеком все же родилась.

Лил дождь холодный, такой, что, ежели под него попасть, то до костей он пробрал бы холодом и сыростью. Сжалась девчушка, а даже сожалеть ни о чем не могла. Пусто было и в голове, и в сердце. Когда вдруг услышала она лай собачий.

Кто-то громко постучал в дверь. Девочка не реагировала. Затем стук сменился на громкие звуки, после которых замок на двери слетел с петли.

– Ну и ливень! – проговорил чей-то голос, сопровождаемый повизгиванием собаки. – Что ж это за дом-то? Далеко я забрел… Ни разу не встречал его раньше. А что тут у нас…

Охотник, что искал себе укрытие от дождя, перепугался, увидев на кровати дрожащую, тощую девочку. Посмотрела она на него своими пустыми глазами и заплакала.

– Чего ж ты мерзнешь тут, а, дуреха? Тут же и дрова, и печка имеются. Сейчас я тебя и согрею, и накормлю! Голодная, поди?

Он достал из сумки своей кусок отсыревшего хлеба и нарезанные шматки сала соленого. Собака завиляла хвостом и принялась облизываться.

– Э нет, это не тебе. Это вон той лесной красавице. Чья ж ты, милая?

Девочка села, укутавшись в одеяло. Дядька перед ней был невысокий, но крепкий. Не молодой, опытный охотник. У порога он, как зашел, бросил две тушки зайцев.

– Небогатый день выдался, – ухмыльнулся он, – но потому далеко и зашел, надеясь найти кого поболе.

Девочка слушала и не понимала.

– На, вон, ешь, – протянул ей охотник хлеб с салом. Девочка жадно схватила и принялась откусывать большими кусками.

– Ну-ну, ты не спеши, а то живот назад все вывернет. Ты мне скажи: ты одна здесь? Молчишь… Да что ж я, старый дурак, неужто и сам не вижу, что одна… Ну, погоди. Сейчас согреемся. Ты, это, меня-то не бойся… Не обижу я тебя…

Мужичок живо распалил печку. Девочка с удивлением смотрела на огонь.

– Садись ближе, тебе надо согреться. А то, того и гляди, заболеешь и помрешь.

Девочка села к печке, доедая хлеб. Удивленно она на мужика смотрела, а потом руку протянула. В руке бумажка была.

– Что там у тебя? – спросил он.

На клочке бумаги печатными буквами было написано: «Маша. 10 лет. Ребенок-дебил».

– Вона как… – сказал дядька. – Ну, дебил, не дебил, а в лесу не дело одной мерзнуть. Вот сейчас зайца приготовим, дождь переждем и пойдем с тобой в деревню. А там и поглядим, где тебе дом новый искать… Может, в приют какой определят.

Два дня лил дождь. Мужичок обе тушки заячьих уж освежевал да в имеющейся в доме старой посуде в дождевой воде приготовил. Девочка жадно ела, но по многу он ей не давал, кишки ее берег.

На третий день вышло солнце. Связав из одеяла какие-ни-какие лапти для Маши, повел дядька ее в деревню свою.

Думали там, что с девкой полоумной делать, и ничего не придумали. Никто за нее браться не хотел. А мужику жалко девочку было, один он жил, да себе оставлять все же не решался – странная она была.

Благо, бабка одна посоветовала ему отвести больную девочку туда, где ведьмы живут. Мол, они странных любят, примут. А, коли не примут, то не особо-то и жалко – все равно толку с нее не вышло бы.

И мужик повел. Старые валенки нашел на нее, тулуп у соседей дряхлый взял, платков, от мамки что оставались, намотал на девчушку. И повел.

Дня три шли они, пока посреди лесу их дивчина не встретила. Молодая, красивая, глаза карие…

– Чего тебе? – спросила она. Огляделся дядька по сторонам, никого не было. Откуда она взялась-то?

– Я тут это… – стал он заикаться, крепче держа девочку за руку.

– Ведьм ищешь? – спросила та прямо.

– Ага, – удивился мужик, – ищу.

– Кого ж ты к нам привел?

Сглотнул слюну дядька, когда услышал слово «нам».

– Так вот, – ответил он, – полоумная… В лесу нашел. Посоветовали к вам… Я как ее нашел, думал, не выживет… Она, видать, долго сама в лесу жила. Не знаю, даже, чем и кормилась там…

– Ты правильно сделал, – улыбнулась молодая женщина, – правильно, что привел ее сюда. Подведи, не бойся.

Дядька подвел девочку и протянул бумажку.

– Я читать умею, обучен… это при ней было.

– «Ребенок-дебил…»

– Да, так оно и есть, полоумная, – подтвердил мужик.

Женщина молодая присела перед девочкой, погладила ее по головке и уставилась на нее пристально. Дядька назад попятился: глаза у молодухи той до того страшными сделались, что душа у него в пятки ушла. Но собака, что рядом была, не зарычала, тихо стояла, наблюдала внимательно.

– Да ты у нас никак ласточка, правда, Марусь? – произнесла женщина. – Перевертыш… От того и полоумной тебя прозвали… Не такая ты, верно?

Девочка закивала головой. Мужик дивился – впервые за то время, что девчушка с ним была, она отреагировала на речь человеческую.

– Не бойся, Маша, отныне все будет хорошо, – улыбнулась женщина, а глаза ее прежними стали. Не применяла она к дядьке своих чар, не было в том нужды.

– Ну, я пойду? – скромно спросил он.

– Иди, а Машу я к себе заберу. Не волнуйся за нее.

– А она правда, того… дебил?

Ягарья рассмеялась.

– Дебил тот, кто ее так величал… Нормальная она. Просто немного другая…

***

Утром, когда дождь утих, Настя с Татьяной да Вера Никитична с Шурой пошли на могилку. Они еще издалека заприметили какое-то бело пятно.

– Маруся, – шепнула Таня и побежала в сторону небольшого кладбища.

Нагая девушка, скрутившись от холода, лежала в грязи на том месте, где была могила Ягарьи.

– Маруся! Что же ты! – закричала Вера Никитична.

Они подняли ее, Шура быстро сняла с себя старое пальто, Настя платок, укутали промерзшее и дрожащее тело.

– В баню ее, скорее! Отогреть! – кричала Настя.

Никитична с дочкой вдвоем взяли Марусю и спешно понесли ее в сторону усадьбы. Таня побежала вперед, чтобы сказать остальным, что срочно нужна баня.

Благо, с вечера остыть не успела. Жар пошел быстро. Татьяна суетилась, готовя отвары для Маруси, чтобы не дать ей умереть от переохлаждения или от простуды. Никто не знал, сколько часов она пролежала на сырой, холодной земле.

– Я вчера из лесу, с березки смотрела за вами, когда вы… ну это… – смогла сказать Маруся, когда зубы ее перестали прыгать. – Только дождь шел сильный. Я не могла лететь. А потом сил не было. Вот я там и осталась…

– Ничего, девка, ничего, – успокаивала ее Вера Никитична, подливая в таз горячей воды, – ничего… Все образуется. Танюша вон вовсю уже тебе снадобья варит. Не даст помереть…

– А Павловна-то померла… – сказала девушка и разрыдалась.