Виктория Авеярд - Шторм войны [litres]

Отец режет пополам кусок мяса с таким видом, словно это чье-то горло.

– Долго это не продлится, – говорит он.

Тщательно выбранные слова.

– С чего ты взял? – Толли, драгоценный наследник, пользуется редкой привилегией усомниться в словах отца, не опасаясь последствий.

Впрочем, не факт, что ему ответят. Отец молчит, продолжая с брезгливой гримасой жевать безвкусное мясо.

Вместо него отвечаю я. Надеюсь, брат увидит то, что вижу я.

– Он вынудит Кэла, так или иначе, – говорю я, указав на отца. – Докажет, что страна нуждается в труде Красных.

Мой дорогой Толли задумчиво морщит лоб.

– Но труд Красных никуда не денется. Красным тоже надо что-то есть. Если им будут честно платить…

– А кто будет платить? – резко спрашивает мама, глядя на Толли как на недоумка.

Очень странно. Как правило, мама в нем души не чает – она любит сына гораздо больше, чем меня.

– Уж точно не мы, – продолжает она, разрезая курицу какими-то судорожными рывками. Возможно, подражая дерганым движениям кролика. – Это неправильно. Неестественно.

Я прокручиваю в голове скудные обещания Кэла. Провозглашенные и немедленно возымевшие действие. Справедливая заработная плата, свобода передвижения, равенство перед судом, защита в рамках Серебряных законов и…

– Что там насчет призыва?

Мама хлопает ладонью по столу.

– Очередная блажь. Призыв – отличный стимул. Работай или служи в армии. Без призыва с какой стати человеку работать?

Разговор ходит по кругу, и я глубоко дышу носом. Элейн, сидя напротив, бросает в мою сторону предостерегающий взгляд. Меня не тревожит недостаток слуг; но я понимаю, что новый мир, который Кэл желает построить, окончится колоссальным мятежом, в основном со стороны Серебряных, привыкших к своему традиционному положению. Долго это не продлится. Исключено. Серебряные не позволят.

«Но в Монфоре же позволяют. Так сказал Дэвидсон. Некогда их страна была такой же, как наша».

Я припоминаю еще кое-что, сказанное им – наедине, там, в горах. Дэвидсон стоял близко и шептал очень тихо. Но, тем не менее, услышанное меня потрясло. «Вам отказано в исполнении ваших желаний из-за того, кто вы такая. Не ваш выбор. Судьба, которую вы не можете изменить – и не хотите».

Я никогда и ни в чем не чувствовала себя сродни Красным. Я – Серебряная леди, ставшая принцессой благодаря успехам влиятельного отца. Я должна была взойти на трон. И взошла бы, не будь тоски в душе – странной перемены, которую я только-только начинаю осознавать. Дэвидсон был прав. Как и Красные, я не соответствую требованиям, которые предъявляет ко мне мой мир. И это не делает меня хуже.

Птолемус сжимает мою руку под столом – его прикосновение ласково, но кратко. Я ощущаю прилив любви к брату – и прилив стыда.

«Значит, последний шанс».

– Думаю, Элейн поедет с нами в Археон, – говорю я, глядя на родителей.

Они обмениваются многозначительным взглядом, который я хорошо знаю и не люблю. Элейн опускает глаза и рассматривает собственные руки под столом.

– Ей придется принести присягу вместе со своим Домом, – спокойно объясняю я.

Вполне разумно.

Но, видимо, для мамы это не аргумент. Она откладывает вилку, стукнув металлом о фарфор.

– Принцесса Элейн – жена твоего брата, – говорит мама, подчеркивая каждое слово. Ее речь напоминает скрежет ногтями по стеклу. Она говорит так, как будто Элейн вообще здесь нет, и меня это неимоверно бесит. – А твой брат, как и вся наша семья, уже доказал свою верность королю Тиберию. Ей незачем ехать в столицу. Она вернется в Разломы.

Румянец окрашивает скулы Элейн. И все-таки она прикусывает язык, зная, что не стоит лезть в нашу стычку.

Я раздраженно выдыхаю. «Длинный путь. И в такой компании…»

– В качестве принцессы Разломов она должна быть на коронации. Чтобы люди помнили, кто мы такие. Фотографии и записи разойдутся повсюду. Разломам нужно знать, что это будущая королева, не так ли?

Мои аргументы, мягко говоря, сомнительны и звучат отчаянно. Ненавижу напоминать другим, а в первую очередь самой себе, про титул Элейн, потому что он подарен ей моим братом. Не мной.

– Не тебе решать.

Взгляд отца всегда заставлял меня замолчать, останавливал на полуслове, когда я была ребенком. Иногда я убегала от него, но это влекло за собой еще более суровое наказание. Поэтому я научилась смотреть в ответ, вопреки собственному страху. Встречать лицом к лицу то, что приводит меня в ужас.

– Она не принадлежит ни ему, ни тебе, – рычу я, совсем как мамина пантера.

«Я не знаю, долго ли еще смогу так жить», – сказала Элейн.

И я тоже не знаю.

Мама в ярости двигает челюстью, скрипя зубами. Она словно утратила дар речи.

Толли подается вперед, словно в попытке защитить меня от родителей.

– Эви… – бормочет он, хотя бы для того, чтобы поставить точку, прежде чем события приобретут еще более неприятный оборот.

Мама откидывает голову и смеется – жутко и резко. Я чувствую себя оплеванной. Меня унизил тот, кто должен любить.

– Разве она принадлежит тебе, Эванжелина? – мурлычет мама, продолжая усмехаться.

Как же мне хочется ее ударить.

Страх превращается в гнев, железо – в сталь.

– Мы принадлежим друг другу, – отвечаю я, заставляя себя глотнуть вина.

Глаза Элейн устремляются на меня. Прожигают насквозь.

– В жизни не слышала такой ерунды, – фыркает мама и отталкивает тарелку. – Это невозможно есть.

И снова – гневный взгляд отца.

– Так продолжаться не может, – повторяет он, и я понимаю, что это ответ нам обеим.

Подражая маме, я отодвигаю тарелку с нетронутой едой.

– Посмотрим, – буркаю я.

С меня хватит. Как же мне надоело.

Прежде чем я успеваю встать из-за стола и во второй раз в гневе покинуть комнату, появляется Анабель Леролан со своими телохранителями. Даже она не настолько самоуверенна, чтобы являться к Самосам без защиты.

– Прошу простить меня, – быстро говорит она, кивнув. Ее корона блещет, тепло переливаясь меркнущим вечерним светом. – Вижу, я помешала.

Столкнувшись с королевой Анабель, мама быстро превращается в королеву Ларенцию. Ее осанка становится еще безупречнее – спина прямая, плечи опущены. С надменным видом она поворачивается к бабушке Кэла.

– Не сомневаюсь, у вас есть на то причины.

Анабель Леролан кивает.

– Мэйвена Калора нет.

Птолемус шумно выдыхает. Почти улыбается. И мои родители тоже – оба рады наконец избавиться от Мэйвена. Жаль, что я лично этого не видела; я предпочла бы убедиться, что с чудовищем, которое так долго нам докучало, покончено.

Мой брат заговаривает первым, повернувшись к Анабель:

– Кэл сделал это сам?

Ее лицо каменеет.

– Я имею в виду, что Мэйвен исчез.

Я ощущаю легкое давление – браслеты у меня на запястьях медленно сжимаются. Столовые приборы начинают дрожать. Это не я, не Птолемус, а ярость нашего отца. Воло сжимает кулак – ножи и вилки скручиваются.