Геннадий Башунов - Не люди

Все молчали, раздумывая. Потом заговорили всем скопом. После пятиминутного спора решили: облава нужна одна, но большая – так у жертвы меньше шансов уйти.

– Значит, решаем, кого мы ищем в первую очередь.

– Убийцу, – предложил Эрли первым. – Пока никто ещё не погиб.

– А я бы сначала выследил того, что мы загнали в Бергатт, – прошипел Сверкле, осторожно ощупывая раненую руку. – А когда поймал бы его, то как следует выспросил про другого – вдруг они друзья?

Разгорелся второй спор. А во время споров побеждает большинство. И, судя по крикам, выходило, что хуторяне уж слишком сильно хотят поквитаться с парнем, располосовавшим руку Сверкле, в то время как охотники и лесорубы собирались отомстить за друга неизвестному убийце. Рыбаки орали вместе со всеми, лишь Эзмел помалкивал, понимая, что решать придётся ему – как скажет он, так сделают рыбаки, а значит, и все остальные.

– Я предлагаю, – сказал, наконец, Эзмел, – идти к лесу, а потом попробовать пробраться в Бергатт. Уж лучше синица в руке, как говорится. Вытащим пришлого наружу, поговорим… Эту проблему решить проще. Что с убийцей… – Рыбак сделал паузу, во время которой буквально просверлил взглядом Викле. – Я думаю, нам надо вызывать Друга. В конце концов, кому-то из старших придётся отвечать за судьбу всех остальных. Если мы найдём ещё кого-то из наших людей со вспоротым брюхом, Другу это не понравится куда больше, чем причинённое ему беспокойство.

Викле сплюнул на пол и ничего не ответил.

***

Четырнадцать человек вышли из хутора; четверо остались у подножия холма, десять пошли к Бергатту: охотники, Жерев, рыбаки, каменщик и двое сыновей Викле. Сам хозяин хутора заявил, будто желает охранять дорогу с двумя оставшимися каменщиками и лесорубом. Судя по тому, что сейчас на него работали дровосеки, Викле запланировал какую-то стройку или ремонт, а значит, старик собирается не столько охранять дорогу, сколько уговорить каменщиков работать на него за минимальную плату. Про своё благополучие этот засранец никогда не забывал, так Хаслу говорил отец.

Слова, которые сказал Викле об отце, заставили молодого охотника сжать кулаки и выругаться про себя. Хуже всего то, что старый ублюдок прав. Хасл плохо помнил тот день, когда Друг забрал отца, но неподобающее поведение родителя запомнил хорошо. Как всегда, что-то туманило ему воспоминания, и тот Йоль, который был почти уже три года назад, оставался смутной чехардой чувств – блаженства, боли, ненависти, отчаянья и вновь блаженства.

Хасл протянул руку к груди, но отдёрнул её. Не приведи боги, его ярость передастся Другу через метку магов.

Тем временем, отряд уже почти добрался до Бергатта. Погода совсем успокоилась, лишь редкие порывы влажного ветра напоминали об утренней буре. Возможно, завтра придёт весна или лето, и сегодняшний день станет всего лишь дурным воспоминанием. Но для этого нужно поймать чужаков.

– Вот сюда он убежал, – сказал Эзмел, останавливаясь у ворот. – Предлагаю идти по двум улицам в четверти мили друг от друга. Я пройду чуть дальше со своими ребятами и Жеревом – он получше помнит пришельца, – а вы, парни, идите по этой улице. Внимательно смотрите на проклятья Древних, возможно, в одном из них мы и найдём нашего чёрного чужака.

Жерев нервно рассмеялся:

– Надеюсь, ему вырвет кишки и оторвёт ноги.

«Бахвалится, – понял Хасл. – Возможно, в одном из них останется кто-то из нас, с оторванными ногами или без головы. Или, как это было с Мерше, несчастный будет умирать долго, превращаясь в иссохший ходячий труп».

Омерзение и страх, вызванные воспоминаниями о младшем брате трактирщика, решившем однажды найти монет на выпивку в руинах, заставили Хасла поёжиться. Когда он был мальчишкой, они с Эрли и ещё парой ребят частенько забегали за стену, но никогда далеко. Потому что тот, кто заходил далеко, практически никогда не возвращался.

А если возвращался, от этого могло стать только хуже.

В тот день Хоркле отказался наливать брату ещё кружку эля, заявив, будто тот пропил уже всё, на что наработал, и обиженный Мерше сказал, что пройдёт к руинам. Все, кто был в таверне, пошли следом, смеясь и подначивая пьяницу. Никто не боялся за него – все думали: трусоватый Мерше не сунется в Бергатт. Но желание выпить пересилило трусость.

Мерше тогда прошёл два квартала, и все кричали ему, чтобы он шёл назад, кто-то даже обещал поставить выпивку за свой счёт. Но Мерше был туп и упрям, как баран, и шёл дальше и дальше, пока одно из уродливых деревьев, на которое он опёрся, чтобы отдохнуть, не загорелось. Тогда пропойца побежал назад, воя во весь голос. Так как он остался жив и никаких ран на теле не оказалось, все посмеялись над ним и пошли пить дальше.

Но наутро у Мерше из глаз потекла кровь. К обеду его глазные яблоки иссохли и выпали из глазниц, оставшись болтаться на стебельках. К этому моменту кровь сочилась у него из носа, ушей и зада. За следующую ночь кожа неудачника высохла и полопалась во многих местах, с его кистей слезло почти всё мясо.

Мерше валялся голым на улице, прямо посреди города, мычал от боли, едва ворочая распухшим языком, из его рта текла сукровица. Никто не решался к нему подойти – проклятье могло перекинуться на любого. Его боялись добить даже из лука.

К вечеру второго дня у него лопнул пополам член, а из зада сочилась уже не кровь, а кровавая слизь. Он уже должен был умереть, но что-то сохраняло его жизнь ещё два дня. К тому времени тело пьяницы больше напоминало обтянутый высохшим мясом скелет. Его сожгли на месте, забросав издалека сухими ветками, а пепел собрали лопатами и выбросили к руинам.

Друг тогда был в ярости, но никого не наказал, сказав, что пример Мерше отучит людей соваться в Бергатт. И какое-то время даже мальчишки боялись бегать на развалины древнего города.

– Главное, не лезть к Гневу Древних и не трогать деревья, – сказал кто-то из рыбаков, отвлекая молодого охотника от воспоминаний.

– Вообще ничего лучше не трогать, – отозвался Эзмел. – Ладно, пошли. Боги с нами, настоящими людьми, а не с чужаком, пришедшим из Мёртвого мира. Войдём в Бергатт одновременно. Будьте внимательны – чужак не мог пройти далеко. А если и прошёл… каждый из вас помнит Мерше, а я могу назвать ещё пару имён из своей молодости.

Хасл заходил в ворота, чувствуя, как по спине бежит холодная струйка пота. В этот раз это был тот самый страх, который сковывает движения и требует только одного: «Беги отсюда!». Как всегда, охотника посетило ощущение, словно руины поглотили его и никогда не выпустят назад. Наверное, то же чувствовали те, кто уходил с Другом. Но Друг несёт благо, он единственный, кто может ходить по развалинам без вреда для себя, они же лишь жалкие детишки, осмелившиеся на кощунство.