Геннадий Башунов - Могильщик. Цена покоя

В воротах открылась бойница, в которой возникло заспанное лицо Жерни, освещённое рыжим светом масляного фонаря.

– Пусть руки покажет, – сказал стражник уже почти трезвым голосом.

Велион ухватил Греста за загривок правой рукой, резким рывком поднял на ноги, а левой схватил воришку за руку и сунул её в бойницу.

– Размотай. Я должен убедиться.

Могильщик оторвал присохшую тряпкой от руки Греста. Очевидно, это было больно, но вор только всхлипнул.

– Ух. Ну ладно. Восемь грошей.

– Шесть, – твёрдо произнёс Велион, – иначе мне не хватит денег на знахаря. И только после того, как откроешь ворота.

Стражник думал всего пару мгновений.

– Шесть так шесть. Я не жадный.

Ворота открывались бесконечность. И ещё дольше Велион отсчитывал монеты. Но, в конце концов, они очутились в стенах города.

– Будем надеяться, мой знакомый знахарь живёт там же, – только и сказал могильщик и опять поволок хнычущего Греста за собой.

Они прошли по узким улочкам вшивого городка три или четыре квартала. В конце концов, могильщик остановился у двухэтажного дома, над дверью которого висела вывеска, гласящая «Знахор». Велион пнул в дверь несколько раз и выкрикнул:

– Гирт! Гирт, открывай, мать твою!

Кто-то обматерил его из соседнего дома. Но знахарь открыл всего через пару минут. Это был невысокий мужчина лет тридцати с поросшим рано поседевшей щетиной узким лицом и длинными тонкими пальцами, которыми он пока держал подсвечник, а вскоре… что он будет делать вскоре? Прижигать Гресту пальцы? Боги, зачем всё это? Дали бы ему просто умереть...

– А, Велион, это ты, – проворчал знахарь. – Заходи. За ночную работу беру двойную цену, знаешь?

– Знаю.

– С этим что-то? – Гирт кивнул на воришку.

– Да. Оторвало пальцы.

– Беда. Сними с него тулуп и усаживай вон за тот стол.

Могильщик грубо стащил с Греста верхнюю одежду и усадил на стул перед указанным знахарем столом. Столом, который куда больше напоминал место работы пыточных дел мастера, а не знахаря: на нём лежали какие-то крючки и ножики, в крышку были вделаны ремни для удерживания рук, а кровь пропитала дерево так глубоко, что, наверное, оно стало тёмно-бордовым, а не коричневым.

– Велион, ремни. А ты на-ка, – Гирт сунул что-то Гресту в рот. – Глотай. Так будет полегче.

Грест послушно проглотил какой-то горький комок. Впрочем, он был в таком состоянии, что съел бы и горящий уголь, скажи ему кто-то сделать это. Велион тем временем стянул руки воришки ремнями.

– Сколько пальцев показываю? – спросил знахарь, тыча Гресту в лицо руку.

– Не знаю. Мне больно. Боги, что мне теперь делать? – воришка на миг замолчал и посмотрел на Гирта. – Ты же пришьёшь мне мои пальцы назад? Иначе как я буду воровать?

– Услышав, что ты вор, не стал бы пришивать ни за какие деньги. Да и что-то не вижу, чтобы ты взял их с собой. Но, в любом случае, за подобными процедурами нужно обращаться к магам и платить золотом. А я же просто не дам тебе сдохнуть от заражения или ещё чего. Велион, прижми его ладони кулаками к столу. Вот так, да. Ну, я начинаю.

Знахарь в мгновение ока обмыл обрубки и принялся колдовать над ними: толстой иглой, вытащенной из камина, прижигать сосуды, убирать лишнее мясо и кости скальпелем, оттягивать кожу щичиками и сшивать её другой, тонкой, иглой мелкими частыми швами так, чтобы закрыть всю рану. Грест с ужасом смотрел на то, как его жизнь уже не то что рушится, а просто летит в пропасть. У него кружилась голова. Раны ныли, но прикосновения раскалённых до красна инструментов отдавались только слабым покалыванием. Он вновь расплакался от жалости к себе. А больше ему ничего и не оставалось.

– Почти всё, – сказал, наконец, Гирт, зашив безымянный палец правой руки. – Сейчас сделаю компресс с отваром, снимающим отёк и убивающим гной, и дело сделано.

– Сколько я тебе должен? – спросил Велион, отпуская, наконец, руки Греста.

– Шесть грошей.

Велион кивнул и вытащил золотой достоинством в две кроны.

– Пусть поживёт у тебя пару недель.

– Нет, у меня уже нельзя, – покачал головой знахарь, складывая инструменты в котелок с каким-то вонючим отваром. – Невеста у меня появилась. Сирота она, так что живёт в моём доме, хотя свадьба только летом. – Он поднял котелок и повесил на крючок над огнём камина. – Зато папаша не трясётся за её девественность до свадьбы, так? В общем, ко мне никак. Но за эти деньги сниму ему угол где-нибудь в какой-нибудь таверне и буду проверять, как идёт процесс заживления. Сойдёт?

– Сойдёт, – кивнул могильщик. – Прощай. – Он повернулся к Гресту и сказал: – И ты прощай.

Воришка затрясся всем телом. Он не сможет зарабатывать на жизнь ни одним из двух доступных ему способов. А теперь ещё и Велион бросает его. Боги, что ему делать?

– Ты бросаешь меня? – прошептал Грест.

Велион печально кивнул.

– Не волнуйся, проклятие после таких травм не возвращается. Ты сможешь вести обычную жизнь. Насколько это возможно, конечно.

– Это ты сделал, – прошипел воришка. – Это из-за тебя со мной случилось это!

Левая щека могильщика явственно дёрнулась, как это бывало во время пьяных приступов.

– Ты сам сделал это с собой, – сказал он и вышел из дома, хлопнув дверью.

– Нет! – взревел Грест, вскакивая. – Ты виноват! Ты! Ты! Ты! – он разрыдался и буквально рухнул грудью на стол, уткнув лицо в окровавленное дерево. – Ты заплатишь за это, могильщик. Ты за это заплатишь…

– Это шок, – сухо сказал Гирт, упирая кулаки в бока. – Или ты просто идиот. Он спас тебе жизнь и оплатил лечение. Я бы на твоём месте благодарил его за это.

– Нет. Никогда. Если бы не он…

Если бы не могильщик, его тело давно бы уже обглодали раки и рыбы, ведь Щука наверняка выбросил бы его в реку. Но, может, так было бы только лучше?

Грест оторвал лицо от столешницы, ещё раз взглянул на свои покалеченные руки и с новой силой залился слезами.

***

Коровы в зимней пристройке забегали и взревели – именно взревели, а не замычали – разом, перебудив всю новую семью Шёлка: жену, двадцатитрёхлетнюю вдовицу, и двух её детей от первого брака. Детишки расплакались, а жена, прижавшись к Шёлку всем телом, зашептала молитвы.

Бывший владелец таверны, а ныне зажиточный фермер Шёлк тоже мысленно воззвал к богам, попросил для себя смелости, а для коров – спокойствия, но из постели вылез только, когда рёв и топот прекратились. Погладив по голове приёмную дочь и похлопав по плечу сына, сказал:

– Залезайте в постель к матери, – а сам, взяв свечу, направился к пристройке.

Подсвечник и так подрагивал в его руке от страха, а когда он вошёл в коровник, и вовсе выпал из рук. Но за те мгновения, что свеча была в его руке, и те, что летела до пола, пока, упав, не погасла, Шёлк успел рассмотреть всё или почти всё. Он увидел покрытые, словно окрашенные, кровью стены и потолок. Лужи крови и дерьма на полу. Изуродованные и разорванные коровьи туши. Из тела одной наполовину торчал телёнок, время рождаться которому пришло бы только в конце марта, а никак не в середине февраля. Вторая, лёжа в абсолютно неестественной позе на спине, вперила в потолок вывернутые рёбра. Шкура третьей словно лопнула изнутри в десятках мест. От четвёртой и пятой остались только изодранные груды мяса.