Алексей Кондратенко - Катрина: Реквием ангела, исповедь демона

— Я устала жить в неживом мире ночи, Марк. Ты мой лучик света, который не причинит мне вреда своим сиянием, а только спасет.

Она поцеловала меня так, словно прощалась, а я ответил. И был лишь этот поцелуй. Крепкий, нежный, дикий, но бережный. Я растворился в нем, и всё поплыло вокруг. Прежде подобного я никогда не испытывал. И это были не чары.

Этот день закончился лучше, чем начался. Он закончился лучше, чем все дни до него. Я точно знаю, Катрина права, теперь всё будет по-другому.

Теперь ничего не может быть как прежде.

Этой ночью мы стали любовниками.

Свободно служим из любви свободной,

Ведь мы вольны любить иль не любить,

Сберечься или пасть.

Джон Мильтон

«Потерянный рай»

Это рубеж. Минувшая ночь изменила всё навсегда.

Моя жизнь не бесконечна, но если мне дано понять, что такое бесконечность, то время пришло. Рядом с Ней я чувствовал будто времени нет. Тленность всего сущего отступала. И несовершенство разочаровавшего меня мира забывалось. Рядом с ней у меня получалось жить только этим мгновением, свободным от прошлого и будущего.

Подушка на пустой половине постели ещё слегка примята, а простыня откинута в мою сторону. Катрина только что ушла. Я провел рукой по подушке, на которой лежала Катрина, по мягким складкам простыни, потом замер, задумавшись о наемнице. Брюнетке, оказавшейся прекрасной сказкой. Неизреченной мечтой.

День потерял прежний смысл. Каждый час приближал закат, и с каждым часом я понимал, что закат ещё так нескоро. Никогда ещё заход солнца не был таким волнительным.

События с обращенной заставили меня продолжить дневник. Я подробнее описал всё, что знал о клубе для обращенных «Валлахия», а также задокументировал тот факт, что меня выследила обращенная с серебристыми волосами.

Примененные ко мне чары требовали особого внимания. Объяснить их с точки зрения известной мне науки я не мог, но мое предостережение было чрезвычайно важным. Воля человека отступала перед гипнотическими способностями вампиров.

Также я сделал запись о необычайном преображении тела обращенной после смерти. Дополнив словами Катрины об этом феномене. Так называемое наследие Лордока для людей по всей видимости являлось чем-то вроде болезни. Возможно вируса, подчиняющего поведение обращенных всецело жажде крови. Со смертью же облик обращенной стал человеческим. Словно загадочная болезнь отступила, принеся ей покой.

Услышав во дворе рокот мощного двигателя Форда Мустанга Катрины, я поспешил закончить и спрятать дневник. Пока я не был готов рассказать ей о своих записях. Чтобы придать себе вид, увлеченный другим занятием, я спешно взял первую попавшуюся книгу. Катрина застала меня за чтением собрания сочинений Тургенева.

Каждый раз, когда она переступала порог моей квартиры — был как первый. И я робел в сиянии её красоты. Не знал, как должным образом приветствовать столь особенную для меня гостью. Казалось, все, что я могу ей предложить, не может сравниться с тем, чего она достойна в действительности.

Катрина провела рукой по моему здоровому плечу, потом посмотрела на обложку книги:

— «Иль был он создан для того, чтоб побыть в соседстве сердца твоего хотя мгновенье», — процитировала Катрина Тургенева.

— О, ты читала?

Я поставил книгу на полку. Катрина прошла вслед за мной, её пальчики мягко ухватили меня за майку, она усадила меня на кресло и, сев на подлокотник, склонилась надо мной. От её кожаного плаща повеяло уличным холодом.

— Я читала множество из того, что когда-либо было написано. Это мое любимое занятие. Искусство слова способно решать исход войны и создавать мудрость даже там, где её нет.

Мы замолчали и сидели так, прислонившись друг к другу. Я чувствовал, как её тело наполняется моим теплом. А потом она тихо спросила:

— Ты любишь театр? Ты должен любить. Сегодня мы идем в театр. Тебе понравится. Постановка начинается через час. Пойдем?

Катрина приятно удивила меня своим предложением. Я поспешил надеть что-то понаряднее.

Калининградский областной музыкальный театр возвышался среди обступающих его кленов величественным фасадом с двойной колоннадой.

Мы минули открытый атриум, вошли в вестибюль и сразу погрузились в слегка торжественную светскую атмосферу театра. В фойе неспешно прогуливались нарядные люди. Шумные студенты и франтоватые заядлые театралы; любопытствующие новички и достопочтенные ценители искусства преклонных лет. Вестибюль усиливал гомон разговоров так, что уже не понятно, кто о чем говорит. На стенах пестрели афиши сегодняшней постановки. Давали «Вальпургиеву ночь» по мотивам оперы «Фауст» Шарля Гуно.

Сдав плащ Катрины и свою куртку в гардероб, я повернулся к Катрине и замер от восхищения. На ней было дорогое вечернее платье в пол с длинным рукавом и глубоким вырезом. Черный атлас переливался как звездное небо в изяществе её движений.

— Как же ты прекрасна, — прошептал я Катрине на ухо, приобняв ее.

Она тоже обняла меня одной рукой.

Мы направились в сторону лестницы. Катрина конечно же приобрела билеты на самые лучшие места.

Как она рассказала по дороге к ложам, французский церковный органист, композитор и мемуарист Шарль Франсуа Гуно задумал поставить оперу «Фауст» по сюжету знаменитой трагедии Гёте в возрасте двадцати одного года, ещё в 1839 году, но до момента написания оперы прошло ещё семнадцать лет. За это время Гуно даже подумывал стать монахом и жил в аббатстве кармелитов. «Фауст» стал его третьей оперой. Причем поначалу она имела трудности как с постановкой, так и с успехом у публики. И лишь спустя ещё 10 лет приобрела популярность и добралась до главной сцены Франции, парижской Гранд-оперы.

Если бы об этом рассказывал кто-то другой, я бы слушал вполуха. Каждое же слово Катрины я ловил как воздух.

И любовался ею.

Порой и прежде я не мог оторвать от неё взгляд, но сегодня это было просто невозможно. Я счастлив, что Катрина рядом. Только ради этого стоит жить. И ради этого можно умереть.

На нас смотрели. На меня с интересом. А на Катрину восторженно. Мужчины восторгались ею, женщины завидовали её красоте и роскошному платью. И всё меркло вокруг Катрины.

Мы прошли через аванложу и заняли те самые, лучшие места в бельэтаже. Отсюда открывался отличный обзор на сцену и партер. Свет ещё не погасили. Я развернул программку.

— И о чем же «Вальпургиева ночь»? — подавшись к Катрине, спросил я.

— Если я скажу, будет уже не так интересно. Раз уж ты человек несведущий, то пользуйся своим преимуществом, — она показала глазами на немолодую даму в зеленом платье. Та сидела на другой стороне зала в такой же ложе, как и мы. — Посмотри на неё, Марк. Эту женщину наверняка уже сложно удивить какой-либо постановкой. Она видела многие из них, и теперь безуспешно стремится ощутить это прекрасное чувство новизны, — Катрина повернулась, ко мне и проговорила на-латыни: — Carpe diem. Carpe, милый[1]!