Алексей Кондратенко - Катрина: Реквием ангела, исповедь демона

— Вот теперь ты и понял, кто такая Катрина Вэллкат.

Лед и бархат слились в прозвучавших словах. Очень странно и тяжело принять их. Они стали откровением, которое в глубине души я предпочел бы не слышать.

— Запомни те чувства, что огорчили тебя там, в театральной ложе. Лишь помня об опасности, ты будешь защищен от меня самой, — продолжила она, смягчившись. — Заклинаю, помни кто я есть. Потому что ты мне нужен и дорог мне!

Катрина замолчала и следила за моей реакцией, чувствуя, наверное, что сказанное действительно может омрачить этот вечер. Мы оба молчали.

Эйфория, ослепившая меня с возвращением Катрины в мою жизнь, стала растворяться. Слова наемницы отрезвили.

Катрина увидела, что я её понял. Она решила поберечь мои нервы:

— Есть многое, о чем из всех умерших, могу рассказать лишь я одна. Но пока ты не готов услышать всё сразу. Поэтому laissez aller[2].

— Мне нравится, когда ты говоришь по-французски.

— Ты ведь не знаешь, что я сказала, верно? — рассмеялась Катрина.

Хлопнула дверь.

— Вы ещё здесь? — окликнул нас мужской голос.

От неожиданности я резко развернулся. Возле двери стоял пожилой охранник. Я смешался, не зная, что ответить. Катрина улыбчиво отозвалась сразу же:

— Да, мы задержались ненамного. Мы уже уходим.

— Так вы вещи из гримерки уже забрали? Можно закрывать? — спросил охранник, решивший, наверное, что мы с Катриной актеры.

— Да, мы как раз оттуда, — снова нашлась Катрина. Её голос звучал так легко и буднично, что даже я бы поверил, будто она актриса этого театра. — Закрывайте. Мы выйдем через парадный вход.

— Только не задерживайтесь, а то все уже ушли.

— Конечно.

Едва сдерживая смех, мы дождались, когда охранник выйдет.

— Ничего себе! Он подумал, что мы актеры! — сказал я.

— А я-то думала, мы попались. Впервые за столько лет я по-настоящему испугалась, что мы попались! — радостно смеялась Катрина. — Я бы не хотела, чтобы этот вечер так оборвался. У меня другие планы.

[1] «Лови мгновение» (лат.) — изначально Гораций, Оды, I, II, но Катрина имела ввиду отрывок из «Дон-Жуана» Дж. Г. Байрона.

[2] Пусть все идет своим чередом (франц.)

Как в мраморном бессмертном изваянье,

Одна лишь скорбь навек застыла в ней,

Так мраморной Киприды обаянье

От вечности своей еще нежней.

Дж. Г. Байрон

— Марк, погоди минуту, — сказала Катрина, дотронувшись до моей руки, и ушла в темноту.

Я оглянулся.

— Катрина?

Она не отозвалась.

— Где ты?

В ответ — тишина. Мне стало не по себе.

Откуда-то послышался громкий щелчок, эхом отдавшийся в далеких сводах потолка. Напряжение во мне росло.

— Я здесь, — прозвучал знакомый голос за спиной, заставив меня вздрогнуть. — Не бойся. Спешу сообщить, что в зале уже закончили убирать. Там пусто, теперь нам никто не помешает. Пойдем за мной.

— Как ты успела…

Но на полуслове Катрина потянула меня за собой к сцене. Миновав внутренние занавесы, мы оказались в удивительном сказочном пространстве, лишь отдаленно напоминающем что-то земное.

Внешний занавес подсвечивал холодный голубой луч театрального прожектора. Свет мягко проникал сквозь плотную материю и распространялся по просторному коридору между занавесами. Волны полотен левого и правого занавесов, словно стволы деревьев, уходили высоко в темноту над сценой. Нас окружил зимний лес, созданный светом и тенью.

Катрина терпеливо ожидала, когда я заговорю.

— Как красиво! Значит, вот как ты это видела, когда мы спрятались в темноте занавесов, — зачарованно оглядывая открывшееся моим глазам великолепие, произнес я.

— Позволь нам раствориться в той чудесной сказке, что окружает нас. Это всё для нас. Больше нет темноты, — сказала она и крепко поцеловала меня, а я ответил на её поцелуй, и мы заключили друг друга в нежные объятья, стоя здесь, посреди удивительного маленького мира, которого завтра с открытием занавеса уже не будет.

И театр перестал быть просто театром. Всё приобрело новое значение, преисполненное новым смыслом. Словно вся моя жизнь вела к этому мгновению. Для этого вечера. Для нас с Катриной. Для наших сердец.

Вот она — бессмертная вечность. В моих объятьях. Она стала моей, и я отныне принадлежал ей.

Медленно и плавно Катрина начала раскачиваться под беззвучную музыку, её бедра двигались под размеренный ритм, который начинал ощущать и я. Наши объятья неспешно перетекли в чудесный танец.

Следуя за плавностью её грациозных движений, я начинал догадываться, мы танцевали вальс. Медленный воздушный вальс в зимнем лесу под музыку, которую слышали лишь наши сердца. Музыку, которую не напишет ни один композитор, не исполнит оркестр и даже не прошепчет ветер.

Это было прекрасно. Страсть завладела нами, и мы окунулись в желание, растворились друг в друге. Мы неспешно сбросили друг с друга одежды и занялись любовью прямо здесь, среди занавесов, в зимнем лесу, прямо на сцене и, в то же время, скрытые от глаз всего мира.

Казалось, вечность застыла ради нас. Я чувствовал тело Катрины, всю её целиком… Пальцы Катрины вонзились в меня, а время от времени впивались и её острые зубы. Но она не кусала меня, не прокусывала мою шею, не стремилась вкусить мою кровь. Она отдавалась своим чувствам, как и я. Её кожа по-прежнему не была теплой, но казалось, словно жизнь просыпалась в её теле. Она слегка вздрагивала от моих прикосновений. И были только мы.

Мне никогда не забыть того, как хороша Катрина.

Это было сильнее влечения и страсти, сильнее удовольствия. Свобода и пленение одновременно овладели моей душой.

А после мы остались лежать на сцене.

— Марк, прости, что я тебя люблю, — надломленным от страсти голосом жарко прошептала Катрина.

Я заглянул в её тревожные глаза, в которых еще теплились искры наслаждения. Её слова меня поразили в самое сердце.

— Любишь? — переспросил я.

— Прости, что это нас погубит, — опустив длинные ресницы и закрыв глаза, прошептала она.

— Не говори так, — попросил я. — Не проси простить за то, что спустилась в черную пропасть моей жизни и вернула мне желание жить. Я полюбил тебя с первого мгновения. Полюбил, но боролся со своим чувством, с самим собой. Вел бессмысленную внутреннюю войну, исход которой уже определил. За те дни, что мы провели порознь, у меня было время решить. И я решил. Это мой выбор. Что бы ни случилось, я никогда не стану винить тебя ни в чем.

Катрина не дала мне продолжить, закрыв поцелуем мои слова.

— А ты возвращаешь к жизни меня саму.

Мы лежали на сцене и просто смотрели друг на друга. В словах не было нужды. Трепетные минуты. Удивительная, пленительная тайна, не скрытая своей изысканной одеждой.