Алексей Кондратенко - Катрина: Реквием ангела, исповедь демона

Над столом повисла гнетущая тишина, когда разговор коснулся моей покойной невесты. Мама тут же осеклась. Отец вздохнул, выразительно посмотрев на неё. Герман зыркнул на меня, пытаясь, наверное, найти слова, чтобы как-то сгладить ситуацию. Тетя Надя и вовсе перекрестилась.

Я молча наблюдал за их всеобщим замешательством. Все теперь тоже молчали, не притрагиваясь к еде.

— Да всё в порядке, — уверил я. — На самом деле, с тех пор как не стало Марины, многое изменилось. Я уже не так болезненно к этому отношусь. Теперь я живу новой жизнью.

— Так! Пора разливать, — потер руки отец, приглядываясь к бокалам с вином, какие у кого пустые.

Узнав приятную новость, Кира облегченно улыбнулась:

— Мы рады за тебя, Марк!

Герман согласно покивал.

Я улыбнулся, видя, как атмосфера разряжается. Приятно, что близкие так заботятся обо мне, что пара лишних слов их так переполошила. Хотя подобное отношение к родственникам в нашей семье не редкость.

Меня принялись расспрашивать, что же отвлекло меня от печальных переживаний. И у меня перед глазами возник образ прекрасного ночного видения, ставшего явью. Катрины Вэллкат.

Я сказал первое, что пришло на ум. Что закрутился с делами. Сидевшие за столом тут же поддержали, мол, работа всегда помогает пережить трудный период жизни.

— А ещё я встретил девушку, — добавил я, постаравшись сказать это наиболее просто.

Однако от сильного удивления присутствующих это не отвело. На меня посыпались вопросы. Несдержанный восторг отца и вовсе выглядел неуважительным по отношению к памяти Марины. И всё же я поддержал разговор:

— Если честно, в первый раз мы с ней увиделись вечером после похорон Марины. Это было мимолетное мгновение, когда наши глаза встретились, — я поковырялся вилкой в тарелке. — Потом судьба нас свела вновь и, если вкратце, со временем у нас развились отношения.

— Ну как же вкратце? — быстро ввернула тетя Надежда. — Нам интересно услышать подробности.

Я отмахнулся, сказав, что подробности самые обычные.

— И как же зовут твою подругу? — спросила мама.

— Катрина.

— Какое необычное имя! — тетя развернулась ко мне.

— Она не из этих мест.

— Твоя новая девушка иностранка? — бодро поинтересовался отец.

Конечно ему по душе такая новость. Марину он считал недостаточно хорошей парой для меня, а вот иностранка — другое дело; я же сын первоклассного хирурга.

— Да, пап, она из Сербии.

Тут на меня обрушились ещё вопросы. Дотошная тетя спрашивала, какой Катрина национальности, сербской или хорватской. А я-то и вовсе не знал, что ответить. Герман интересовался, насколько серьезные у нас с Катриной отношения, спрашивал, как долго она пробудет в городе. В общем, уже к середине ужина мне пришлось сообщить, что я надолго уезжаю, вопреки моим планам рассказать об этом только перед самым уходом.

— И когда ты уезжаешь? — спросил отец.

— Скоро. В ближайшие дни.

— Что ж, остается только поздравить Марка! — исполненный серьезности, поднял бокал Герман.

— Да, мы искренне рады, что у тебя всё налаживается, — тоже подняла бокал мама, расцветая радостной улыбкой.

Перед чаем мужчины вышли на веранду покурить. Отец с дядей сели на скамейку, а Герман стал у перил, достал зажигалку с пачкой сигарет. Передал сигарету тестю, мой отец взял одну. Предложил мне, но я отказался.

— Знаю, что не куришь, но мое дело предложить из уважения, — улыбнулся Герман. Он закурил и выдохнул дым через нос, вглядываясь в темный двор, укрытый ночью, в окрестности, простирающиеся за забором. На улице было сравнительно тихо и спокойно. Где-то гудел ветер, где-то выли собаки. — Зима, — сказал Герман.

— Пришел, наконец, декабрь, а? — кашлянул дядя. — Скоро праздники.

— Расскажи о своей девушке, — вдруг заговорил отец.

— Ещё? — переспросил я.

— Да-да, — поддержал дядя.

Я посмотрел на Германа. Тот пожал плечами, давая мне возможность решать рассказывать или нет.

— Ну, мои слова — ничто в сравнении с безмолвным совершенством Катрины.

— Похоже, ты влюбился, Марк? — воскликнул дядя.

— По-другому быть не могло, — пожал плечами я. — Влюбился и серьезно. Вы бы её видели. Катрину.

Отец довольно посмеялся:

— Молодец, сын.

А Герман быстро сунул сигарету в рот и пожал мне руку:

— Поздравляю! Это очень важно, дружище!

Отец и дядя завели разговоры о работе. Вскоре на веранду выглянула Кира и сообщила, что всё готово к чаю, и через минуту мы двинулись в дом. Потушив окурки в пепельнице, Герман и дядя зашли внутрь, а отец задержал меня.

— Подожди, Марк. Хочу перекинуться парой слов с сыном, которого давно не видел. — Отец сощурился, положил руки в карманы и прошелся по веранде. — Весь вечер смотрю на тебя и чувствую, что ты какой-то другой.

— О чем ты?

— Ты где-то не с нами. Будто переживаешь о чем-то.

Я махнул рукой.

— С тех пор как не стало Марины, мне через многое пришлось пройти. Я погрузился в ночной мир, где царят противоречия и разногласия между чувствами и моралью. Ты прав. Может быть, я изменился.

— Ты стал похож на человека, на котором лежит ответственность за смерти других людей.

Он застал меня врасплох, и с минуту я не мог выговорить ни слова.

— Что? С чего ты это взял вообще, отец?

— Я хирург, Марк. Я видел своих коллег, под скальпелем которых умерли люди. После этого в них что-то менялось. Точно так же что-то изменилось в тебе.

Я не отвечал. Глядел на отца. Пристально. Ожидая, что он продолжит. А он замолчал и остановился напротив меня. Какое-то время мы смотрели друг другу в глаза, затем я спросил:

— Да у всех твоих коллег маска пофигизма на лице. И что с того, что тебе кажется, будто я изменился?

— Мне это не кажется, сынок. Расскажи, что случилось в твоей жизни.

— Я никого не убивал, если ты об этом.

— Ответственность за жизни бывает разная. Не обязательно убивать, чтобы чувствовать вину. Осознание, что кто-то умирает по его попущению, может стать не меньшим бременем.

Эти слова меня словно обожгли. Я отшатнулся от отца. Его слова озвучивали темную, прежде не изреченную сторону моей любви к Катрине. Я до сих пор не решался задумываться о том, что происходит, когда Катрина утоляет голод. В глубине души я знал, что происходит. Избегал этих терзаний совести. И не собирался говорить об этом с отцом.

Именно это я ему и сказал:

— Я не собираюсь больше говорить с тобой на эту тему.

Не знаю, что его убедило, мой сухой тон или отчуждение, с каким я на него посмотрел, но больше говорить об этом отец не стал.

Молчание становилось неловким, когда нас позвали к столу.

Пусть атмосфера за чаем была непринужденная, но мне не давали покоя озабоченные взгляды отца. Они меня раздражали. Я старался не обращать внимания, болтая с Германом, но никак не мог отвлечься. И в результате задолго до полуночи решил уйти.