Алексей Кондратенко - Катрина: Реквием ангела, исповедь демона

— Первозданная тьма?

— Да.

— Информация ценная. Предлагаю обсудить это на следующем заседании Триумвирата. Однако своё суждение обо всём, рассказанном тобой, я уже сформировал. И оно таково: едва ли нам стоит опасаться подобной силы. Кто мы, если не посланцы оной? Возвещающие нерушимое торжество первоисходного хаоса в этом бренном мире живых.

От столь фанатичной бравады Понарина, лицо Зана дернулось в отвращении, которое Мучитель Паннонский тут же скрыл.

— Есть время для суждений и красноречия, а есть время для размышлений в молчании, Понарин. Как ты верно сказал, мир сей стоит на костях заблуждений, догме убеждений и откровенной лжи. Да не уподобимся же в этом пороке смертным.

Прозвучало это очень многозначительно и не польстило Люцерберу. Лорд-маршал Вэллкат слишком хорошо знал Понарина, чтобы подыгрывать его философским речам. Пусть старейший из лордоков оставит свои проповеди о первоисходном хаосе для толпы поданных. Зан не собирался отходить ни на шаг от того, что было написано в Тентеле. И он не уставал ясно напоминать об этом Понарину.

— Что до Морбия, когда он будет рассказывать тебе события той ненастной ночи, он будет прав, сказав, что мы потерпели поражение.

— Зан, с какой стати Морбию рассказывать о том, что его вовсе не касается?

— Он жаждет усилить свой голос в Триумвирате. Мы с Виктором скрыли истинную причину визита стражей в Калининград. И пусть так остается. Но при произошедших событиях была Инга и всё видела. Она не настолько глупа, чтобы ничего не понять. Осознав, что дело касается Тентелова Ключа, неудачи Катрины и триумфа смертных, она первым делом надумала поведать обо всем своему доблестному рыцарю Дариусу Морбию. А тот давно намеривается очернить здравость моих предприятий в твоих глазах. Ты же знаешь, твое слово очень веско для нас всех. Увидь ты положение вещей глазами Морбия, потеряй ты доверие ко мне, и решения Триумвирата вскорости станут решениями клана Морбия.

— Морбию ещё придется убедить меня, уверяю, — возразил верховный судья. — А тебе я верю. Будучи исполненным истинного достоинства, ты не навлечешь на себя позор. Однако, тому из вас, кто солжет мне, очерняя другого, придется ответить перед Триумвиратом. Дабы помнил, что интриги ослабляют стражей. Это противоречит интересам Триумвирата.

Зан серьезно посмотрел на того из-под своих ровных черных бровей.

— Справедливо. Но пусть всё услышанное не поколеблет твою веру в Тентел. Эра нашего царствования придет! — твердо закончил Зан. — Я лично отыщу пути. Я единственный остался среди нас, кто смотрит в будущее, помня напутствия прошлого.

Понарин Люцербер долго смотрел на своего собеседника немигающим взглядом хрустальных глаз, в полусвете ночной комнаты казавшихся выточенными изо льда. Обдумывая услышанное. Потом ответил:

— Ты можешь рассчитывать на мою благосклонность в отношении твоих начинаний на совете Триумвирата. Но и ты не подведи. — Верховный судья поднялся с кресла. — Пойдем, Зан. Церемония, должно быть, уже началась. О, кстати! Я слышал, Катрина гостит у Виктора в городе, однако здесь я пока не видел её. Она появится сегодня?

Этот безобидный вопрос стал очередным поленом, брошенным в огонь Зановой ярости. И мысли Мучителя Паннонского вновь обратились к фотографу Марку Меерсону, убийство которого Зан с Джаредом задумали совершить сегодня, в разгар празднества.

К тому времени в церемониальном зале погасили верхний свет. О величине этого, в обычное время закрытого помещения, можно было судить в столь густом мраке лишь по силе эха. Тускло-желтый свет свечей в канделябрах, что держали в руках золоченые статуи, быстро таял в толпе собравшихся здесь, ложась на них неохотно, будто прогоняемый тьмой.

В зале пахло нагретым воском и ржавым железом. Всеобщее таинственное ожидание наполнялось потрескиванием фитилей и шелестом древнего языка, неведомого человеку. Не заклинания и не молитвы. Собравшиеся перешептывались друг с другом, потому что тишину дозволялось нарушить лишь после церемонии.

С громким скрипом далеко за спинами стоявших распахнулись двери, и по каменному полу разлился яркий свет. В зал вошли Зан Вэллкат и Понарин Люцербер. Двери за ними закрылись, наполнив зал эхом от хлопка.

Главы Триумвирата стражей присоединились к обществу, ожидающему церемонии. Зан в очередной раз попытался отыскать глазами Катрину, но не смог. Зловещий рык проклокотал под тугим воротником его черного мундира.

Среди голов в нескольких рядах впереди кто-то обернулся посмотреть на Зана. По глубоким теням, очерчивающим его подрезанные щеки сербский лорд-маршал узнал Джареда. Зан вопросительно кивнул ему, спрашивая о Катрине, а тот отрицательно покачал головой. Впрочем он и чувствовал: его дочери здесь нет.

Неожиданно чья-то рука взяла под руку сербского лорда-маршала. Зан взглянул на подошедшую девушку, ожидая увидеть дочь. Это была не Катрина. Ровное рыжее каре с челкой томно скрывало часть лица. Инга заискивающе улыбнулась ему. Мгновенно узнав старшую дочь Виктора, Зан отвернулся от неё. Разочарованно и зло.

Понарин тоже высматривал в толпе кого-то. Старейший из лордоков желал разглядеть, кто соблаговолил приехать на Поминальный бал, а кто нет. Как обычно ни у кого не было причин игнорировать столь важный вечер. Кроме извечных авантюристов Маркизы и Донатьена, чье вероломное поведение давно перестало удивлять. Эти брат и сестра пришли к власти над своим кланом в юношестве пару веков назад и не проявляли должного уважения к традициям лордоков.

Наконец, церемония началась. Боковые двери отворились. За ними сгущалась ещё большая темнота, чем в церемониальном зале. В трепещущий бледный свет свечей вышел торжественно разодетый Виктор, самозабвенно неся перед собой тонкий острый клинок. Облаченный в темно-фиолетовый фрак, поверх которого наискось повязана атласная траурная лента. Его длинные ровные волосы были распущены и тяжелыми прядями свисали по бокам лица. Ночь Поминального бала была единственной ночью, когда Виктор распускал волосы, обычно собранные в хвост.

Следом за Калининградским лордом-маршалом плавно вышагивали так называемые офицеры памяти, которыми в этот раз вызвались стать Норберт и Роберт. Облаченные в исконный для Ворманов фиолетовый цвет, с повязанными наискось широкими атласными черными лентами, они несли большой в полный рост портрет в громоздкой раме, накрытый материей цвета зимней ночи, свисающей до пола.

Все трое прошествовали от дверей к середине стены напротив собравшихся. Остановились над каменной плитой в полу. Плитой в бурых разводах и высеченными буквами. С опущенными глазами Виктор, Норберт и Роберт повернулись к присутствующим. Виктор и офицеры памяти в своем траурном молчании воспевали забвение и немоту пустой вечности.