Ольга Денисова - Одинокий путник

Расчет аввы был прост: сначала крещение, потом медленное, но верное, приобщение к церкви, а потом – присоединение земель Пельского торга к своим. А главное, задолго до присоединения земель авва бы получил то, за чем охотился – новые пойманные в сети души.

И если бы колдун продолжал потихоньку колдовать, потихоньку лечить страждущих, потихоньку устраивать разгулы в деревнях, авва бы оставил его в покое. Но колдуну этого было мало: он не желал ни крещения, ни церковных служб, ни христианских погребений. Он словно давно понял главную цель аввы.

Авва побоялся казнить колдуна: в борьбе за умы поселян это надолго отвратило бы людей от церкви, Пельский торг – не Лусской, и всей дружины Дамиана не хватило бы, чтобы удержать их от бунта. И тогда авва принял Соломоново решение: казнить не колдуна, а кого-нибудь другого, к кому поселяне не так привыкли, от кого не зависит урожай на их полях, и чья смерть вызовет ужас, но не бунт. Это отрезвит колдуна, напугает людей, и, если он не остановится, через год его казнь для поселян станет закономерной. Лучше всего для этого подходила ворожея, которая, к тому же, путалась с колдуном, но когда хватились, выяснилось, что она бесследно исчезла из Пельского торга, и никто не мог сказать, где она.

Вот тогда-то и припомнили о Невзоре, который во время мора тоже мешался у церковников под ногами, но не так вызывающе, как это делал колдун. В Пельском торге о нем слышали, возможно, и видели – его причастность к богопротивным занятиям доказывать не требовалось.

Дамиану стоило большого труда выяснить, где живет старый волхв, так чтобы об этом не прознал князь, и привезти в обитель к назначенному сроку – в самом конце лета, перед праздником урожая. Умирать Невзор не хотел, и тем более – умирать на костре. Он был неглуп и осторожен, и сумел купить себе жизнь. Авва при свидетелях поклялся Богом, что за открытую ему тайну отпустит волхва и никогда его не потревожит, если захочет этой тайной воспользоваться. Клятву эту слышали Дамиан, Благочинный и брат Авда, и игумен не посмел ее нарушить: казнь Невзора не стоила того, чтобы авва стал клятвопреступником, пусть и в глазах своих приближенных.

Невзор рассказал отцам обители о кристалле, верней, о его оборотной стороне.

С этой минуты жизнь колдуна не стоила и ломаного гроша, и даже бунт в Пельском торге ничего не значил по сравнению с тем, что давало монастырю обладание кристаллом. Однако авва не спешил с принятием решения – он, как обычно, хотел получить сразу все: и кристалл, и души поселян, и земли Пельского торга.

– Послушай, юноша… Отпусти мою совесть… – прошептал Златояр, судорожно схватив Лешека за стремя.

– Князь, – вздохнул Лешек, – В моем сердце больше нет ни гнева, ни обиды. Но боль осталась, пойми… Твое раскаянье не воскресит мертвых и не изменит моей судьбы. Но я благодарен тебе, и не держу на тебя зла.

Он тронул бока лошади и не оглядываясь поехал вперед, а вслед за ним двинулась свита из дружников князя. Даже с таким сопровождением ехать по Выге было небезопасно, и Златояр указал Лешеку кружной путь – по зимнику через Большой Ржавый мох. И хотя дорога получалась верст на тридцать длинней, Лешек не мог не благодарить князя: ни он сам, ни монахи, не знали о наезженном зимнике через болото, по которому можно добраться до Красного ручья, где когда-то стоял дом Велемира.

Свита из людей князя должна была проводить его до зимовья углежогов, где Лешек мог в безопасности переночевать, и по свету отправиться к волхву. Князь не сомневался в том, что монахи не знают, где живет Невзор, иначе бы они давно расправились с ним, как когда-то расправились с Велемиром.

Встретившись с большой семьей старого углежога – весельчака-балагура, у которого весь дом ходил ходуном от его живости и забав, Лешек неожиданно задумался о будущем. Его приняли – впервые – как внука волхва. Старый хозяин знал Велемира, собственно, он был его ближайшим соседом, да и трое его взрослых сыновей, хоть в те времена и были малы, но хорошо запомнили волхва и его сказки о богах.

Лешек пел им праздничные песни – веселые, разгульные, летние, но старый хозяин почему-то вдруг загрустил, и даже смахнул слезу, а на удивленный взгляд Лешека ответил:

– Скоро вообще волхвов не останется по земле… Будем псалмы тянуть потихоньку. И не будет никакого веселья – не хочет новый бог смеха и радости. Как мои внуки жить станут? Ты пой, мальчик, пой… Я ведь тебя помню. Только ты маленький был совсем. Мать твоя у нас жила до весны, а к лету ушла на Луссу, все спрятаться хотела, за тебя боялась.

Лешеку и самому захотелось расплакаться от его слов: о матери, конечно, не о волхвах. Он вспомнил, как в приюте умолял ее придти к нему хоть на минутку, и как ей одной поверял свои страхи, как представлял ее тонкие руки, обвивающие его шею. Он никогда не пел о матери, он не придумал про нее ни одной песни, потому что ком вставал у него в горле, и вместо слов наружу рвались рыдания.

И тогда он спел им о злом боге – любимую песню колдуна, и впервые подумал, что хочет стать волхвом, как его дед. Но не только сказки о богах он понесет людям, не только целебные травы, а правду о новом боге, который не любит смеха и веселья. Пока он жил с колдуном, о будущем он не думал – время бежало само по себе, и Лешек не замечал его. А теперь, когда он найдет Невзора, он попросит научить его тому, чему не успел научить колдун. И когда-нибудь после его смерти люди скажут: это был знаменитый волхв Олег. Он лечил людей и пел им песни.

Словно в ответ на его мысли, старый хозяин вышел за дверь, а вернулся с гуслями в руках.

– Ты под эти гусельки хорошо засыпал когда-то. Сам не умеешь играть?

Лешек покачал головой.

– Я их летом в торг не беру, здесь оставляю. Не любят слуги нового бога наших гуселек, ой, не любят! Сила в них скрытая, волшебная. Ты научись играть, это несложно. Тогда тебе никто не страшен.

И, вместо того, чтобы спать, Лешек до рассвета пробовал перебирать струны, издающие чарующие звуки, да так и уснул сидя, положив голову на резную деку. Конечно, играть он не научился, но понял, что при первой же возможности раздобудет себе гусли, и песни его тогда зазвучат совсем по-другому.

Углежог не пустил его в дорогу после стольких бессонных ночей, и Лешек гостил у него до следующего утра, слушая рассказы о Велемире, и об отце, и о матери – работу по такому случаю хозяин отменил, нечасто в зимовье появлялись гости.

Однако на следующее утро, как хозяин ни уговаривал его остаться, Лешек не согласился – рано или поздно Дамиан услышит о наезженном зимнике, и тогда станет искать его именно здесь.

Лешек выехал затемно, но до вечера едва успел добраться до Выги – по узкому Красному ручью ездили редко, если ездили вообще. В устье ручья стояла деревенька из трех дворов – Большие Печищи, но Лешек решил там не появляться, памятуя о встрече с монахами в Покровской слободе.