Ольга Денисова - Одинокий путник

Штаны и волосы обледенели, пока Лытка вел Лешека до спальни, но мороза он не ощущал. Холод пришел потом, когда Лытка растер его грудь и спину шерстной тряпкой, и принес кружку с кипятком. Зубы отбивали дробь, и никакие одеяла не помогали согреться.

– Лешек… – шептал Лытка, – Лешек, ты… Ты не вытаскивай руки, я сам буду тебя поить… Никто бы не рискнул прыгнуть в колодец, никто. Даже я подумал, что это бесполезно. Только ты.

– Потому что никто плавать не умеет, – кашлянул Лешек, – живете тут, как… ничего ведь не умеете, только богу молиться.

– Да ладно тебе, – Лытка улыбнулся, – между прочим, ты все время ругаешь Иисуса, а ведь поступаешь, как положено христианину, разве нет?

– Знаешь, для того, чтобы поступать по-человечески, совсем необязательно быть христианином. И любить ближнего можно не по заповеди божьей, а от души, как колдун. И добро делать, и обиды прощать – для этого вера в твоего бога не нужна. Вот колдун монахов не любил, а все равно лечил, и во время мора спасал, вот например…

Лешек осекся – он чуть не сказал «тебя». Но вовремя одумался: пусть Лытка думает, что его спас Иисус. Его эта мысль приводит в восторженный трепет, и разрушить его иллюзию было бы несправедливо и жестоко.

– Что «например»? – переспросил Лытка.

– Отца Варсофония, например, – угрюмо ответил Лешек, стуча зубами.

– Да ты что? Варсофоний пошел лечиться к колдуну?

– Нет, его Аполлос принес, сам он ходить не мог. Не надо его осуждать, это… нечестно. Все живое хочет жить, и Варсофоний – не исключение.

– Знаешь, я бы и умирая не пошел к колдуну. Это – все равно что предать Бога, – вздохнул Лытка.

Лешек усмехнулся про себя и ничего не сказал. В конце концов, Лытку никто не спрашивал, хочет он, чтобы колдун его спасал или нет. И, зная Лыткину честность, Лешек подумал, что тот чего доброго и вправду отказался бы от лечения кристаллом.

Рождество праздновали пышно и торжественно: служба длилась от заката до рассвета, не прерываясь – сначала всенощная, потом – ранняя литургия, после завтрака – поздняя литургия, потом, до обеда, девятый час, после обеда – вечерня, и повечерие, и полуночница… Лешек думал, что сойдет с ума. Лытка радовался чему-то, не иначе, рождению Иисуса, и лицо его было особенно благостным, и пел он вдохновенно и без устали. Лешек же едва не охрип – после купания в колодце, когда на следующее утро он не мог выговорить ни слова, голос еще не вполне окреп и плохо ему подчинялся.

Когда, наконец, после полуночи, Лешек дополз до кровати, сил у него не осталось ни на споры с Лыткой, ни на встряхивание матраса. А через неделю собирались праздновать Обрезание Господне, а через две – его же Крещение. Рождество пришлось на четверг, в пятницу снова постились и «приближались к Богу путем телесных мук», в субботу немного передохнули, чтобы в ночь на воскресенье опять служить всенощную, и литургию, и так до бесконечности.

– Лытка, ты помнишь, как сказал мне когда-то: это такой бог, которому надо служить, иначе он рассердится? – спросил Лешек после праздника Обрезания, далеко за полночь вернувшись в спальню.

– Я был маленький и глупый! – рассмеялся Лытка.

– Напротив, – скривился Лешек, – по-моему, ты был совершенно прав. Знаешь, мне кажется, я не доживу до лета. Кстати, в страстную пятницу послушников не распинают на крестах в память о муках Христовых?

– Ты все шутишь, а это, между прочим, вовсе не смешно, – Лытка надулся, – Христос страдал за нас, во искупление наших грехов…

– Да ладно, – Лешек был раздраженным и злым, – я, к сожалению, никак не могу оценить его жертву.

– Конечно, – проворчал Лытка, тоже раздражаясь, – подвиг колдуна для тебя куда как важней, а он, между прочим, всего лишь спас тебя от смерти, а вечной жизни тебе не подарил.

Лешек вскинулся.

– Ты ничего об этом не знаешь. Он… Он… – Лешек задохнулся, – он был мне как отец! И ни один бог не будет меня любить так, как колдун! И никакой Иисус не сможет его заменить, подари он мне хоть три вечные жизни!

Умом Лешек понимал, что слова Лытки – всего лишь ответ на его колкости, что его собственные шутки не менее злы и оскорбительны для друга, но боль снова окатила его ледяной волной, и он выбежал из спальни – на мороз, куда глаза глядят, только бы остаться одному.

Лешек пробежал мимо ворот – у мастерских прятаться от Лытки было бесполезно, и, глядя на тяжелые створки, вспомнил, как колдун держал его на руках, увозя из монастыря. Он забился в тень сторожевой башни, скорчился, уткнулся лицом в колени, и расплакался, поднимая глаза к небу и шепча, словно маленький:

– Охто, забери меня отсюда! Пожалуйста, забери меня опять! Увези меня к себе, за Калинов мост!

Если долго сидеть в снегу, рано или поздно мороз сделает свое дело, и Лытка не найдет его в этом укромном уголке. Лешек знал, что, стоит ему уснуть, как колдун спустится к нему, и протянет руку, и унесет с собой. Он бы долго еще предавался отчаянью, и давился слезами, как вдруг услышал шаги внутри башни, скрип открывающейся двери и приглушенные голоса.

– Погоди, Дамиан, – услышал Лешек голос брата Авды, – я хотел спросить у тебя кое-что. Только не здесь, не под окнами…

– Поднимемся в часовню, здесь холодно, а у меня нас могут подслушать.

Слезы высохли на глазах у Лешека. Этот голос… Этот голос сказал тогда: «Ты все равно не сможешь ходить». Сказал пренебрежительно, насмешливо, равнодушно. Почему же Лешек раньше не понял этого? Почему, захлебываясь болью, и страхом, и кошмарной действительностью, он не видел главного: перед ним же убийца колдуна! Вот же он! Почему раньше он страдал от чувства вины, и хотел что-то исправить – исправить непоправимое – и не понимал: вот он, виновник! Не Лешек виноват в смерти колдуна, не Лешек, и не кристалл – вот он, хладнокровный убийца!

И вместо ужаса ненависть всколыхнула нутро. Лешек стиснул кулаки и скрипнул зубами – не для того он остался жить, чтобы рыдать над своей печальной участью, не для того колдун спас его, чтобы он малодушно просил судьбу о смерти. Нет, если уж колдун отдал им тайну в обмен на жизнь Лешека, значит, он верил, что Лешек сможет отомстить за него. Отомстить!

Этот черный демон ада истязал колдуна, и наслаждался его страданием, с улыбкой смотрел на измученное болью лицо, и убил, в конце концов, убил, хотя в этом не было никакого смысла! «Ты все равно не сможешь ходить»! Лешек бесшумно поднялся на ноги – на охоте ему приходилось быть осторожным, он умел оставаться незамеченным для чутких, пугливых зверей. Нет, чтобы отомстить, надо соблюдать осмотрительность.

Монастырь спал, и даже в сторожевой башне не горели огни – после праздника братия устала. Лешек двинулся вслед за двумя темными фигурами, оставаясь в тени построек: они миновали ворота и скрылись за дверью, ведущей на узкую лестницу, заделанную в широкую стену возле ворот. Брат Авда столь громко стучал сапогами, что тихих шагов Лешека сзади никто не услышал. Где-то на дне сознания мелькнула страшная мысль: «Давайте его сюда, и разводите костер». Если они его увидят, так и случится: Дамиан все поймет и не простит. Но ненависть пересилила страх: Лешек дрожал, его то бросало в пот, то обдавало ледяным холодом, руки тряслись и не слушались, но он крался за Дамианом по лестнице, и уже представлял себе горящие головни, которые тот с наслаждением прижмет к его груди, и слышал свист тяжелой плети, раздирающей плоть.