Генри Олди - Рубеж

- Убей, Ярина Логиновна! Освободи! Мочи нет!

И опустилась рука. То ли вспомнила Смерть, как чумак хворую девку на закорках волок да травами отхаживал, то ли не пустило что-то…

…Словно донеслось из бесконечной дали, из-под самых холодных звезд:

- Не надо! Не надо, Несущая Мир!…

Прошла мимо. Отвернулась. И услышала тихое, безнадежное:

- Освободи! Все одно - жизни не будет!

Улыбнулась Ярина-Смерть треснувшими, кровью текущими губами. Эх, хлопче, у тебя ли одного?

Улыбнулась - забыла.

Коридор, на парсунах - паны пышные в шелках да аксамите. На всех - венцы золотые, руки - на крыжах, кто-то меч вынул…

А не сойдете ли с парсун, панове?

Молчат!

Чуют!

У дверей двустворных, белых, с накладными золотыми штуками, ее ждали. Не стража, не паны с венцами - старый знакомый. Нос из морщин торчит, худая ручонка вперед тянется…

И ты тут, гриб-поганка? Ай, славно!

Дрожала чаклунская рука, воздух знаками черкала. И губы дрожали, молитву творя. Или не молитву. Кто ведает, какого беса кликал поганый старик?

- …Пятым небом золотым, и шестым - смарагдовым, и седьмым - белого огня!…

Словно ветерком повеяло - легким, прохладным. Повеяло - да отпустило.

- Ну что, колдун, помогли тебе твои бесы? Или опять иголку достанешь?

Хрустнула ручонка, дернулась челюсть. Поморщилась Смерть гадливо, сжала пальцы…

Утробный вой смолк, стоном сменился. А после и стон затих. Язык оторванный кровавой пиявкой о белый мрамор шлепнулся. Полетели красные брызги.

- А вот тебе моя виза, кат! Заждались тебя в пекле!

Переступила через дергавшееся последней мукой тело, легко тронула дверь.

- То открывай, кнеже!

Зала - не зала, но и, считай, не горница. Большая, круглая, окна высокие, стекла в свинцовых переплетах. У стен - цветастые штандарты, на стенах - зброя каменьями светит.

Кнежа узнала сразу, хоть и видела однажды - когда ее, по рукам да ногам связанную, в подземелье волокли. Рядом с паном Мацапурою стоял тогда кнеж. Стоял, на нее брезгливо косился.

Со свиданьицем, ваша милость! Не побрезгуешь ли теперь?

У высокого кресла встречал ее кнеж. На том кресле - венец золотой, и на кнежском красном плаще тоже венец - парчой заткан.

И красным пламенем горел камень на тяжелом перстне. Горел, подмигивал.

- Ну, добридень, ясно утречко!

Не спешила Ярина-Смерть. Посмотреть хотела. Потешиться. Как те, что ее тело терзали.

Рад ли гостье, кнеж?

Не было страха в черных глазах кнежа Сагорского. Только лицо белым стало, да пальцы дрогнули, прежде чем на крыж меча лечь.

- Нам надо поговорить… побеседовать, господа Загаржецка!

Весел был смех панны сотниковой.

- Ой, надо, ваша милость! Ой, надо!

И вновь не дрогнул кнеж. Твердо смотрел.

- Вы совершаете ошибку, госпожа Загаржецка. Вы - марионетка… кукла… орудие в чужих руках. Если вы еще человек - остановитесь!

Покачала головой Ярина-Смерть. Ближе шагнула. Сжались белые пальцы на крыже, но не вынул меча кнеж Сагорский. Лишь двинул пальцем, камня красного на перстне коснулся.

И вновь вспыхнул камень кровавым светом. Вспыхнул, подмигнул.

Погас.

- Они… те, кто послали вас, хотят оставить государство без управления. Сейчас критический… опасный момент… время. Если погибну я, погибнут все. Десятки тысяч людей!

Вздохнула Смерть. Вот и о людях вспомнил! Теперь о Боге самое время подумать, нехристь проклятый!

- По отношению к вам была допущена несправедливость… жестокость. Но у меня не было выбора, госпожа Загаржецка! Вы отказались сотрудничать… помогать. Когда речь идет о спасении страны… мира… я не могу выбирать средства!

Говорил, а сам перстень гладил. Горел перстень, подмигивал. Словно чей-то глаз на незваную гостью пялился.

Ярина лишь головой покачала. Ой, нехороший перстень у тебя, твоя милость! А камень - словно с цепи зацного паны Мацапуры, дьявола клятого!

Даже зашипела она, о Диком Пане вспомнив. Зашипела, ближе подошла.

- Нашему миру грозит беда… опасность. Единственный выход - эвакуировать… вывезти население… жителей. Рубежи закрыты, мы можем пробраться только в ваш Сосуд… мир… землю…

Губы двигались, а глаза молчали. И поняла Ярина - время тянет кнеж. Не зря - что-то знает. То, что ей неведомо.

Скорей!

Еще ближе подошла. И - отшатнулся владыка Сагорский. Спиной к креслу под венцом золотым стал. Руку поднял - ту, что с перстнем кровавым.

Ай, кнеж Сагорский! Что за перстень потворный!

- Теперь я понимаю, госпожа Загаржецка. Меня обманули. И не только меня. Они обещали… Обещали спасти мой мир. Потом - обещали показать путь в ваш Сосуд… землю. Они сказали, что надо спешить, что вас следует допросить пожестче… пострашнее. А потом превратили вас в Глиняного Шакала!

Складно лилась кнежья речь, но не поверила Ярина. Да и верить не хотела. Не в словах кнежских правда была - в глазах. Твердо смотрели глаза.

Без страха.

- Поэтому вы должны остановиться… одуматься. Они могут уничтожить и ваш мир… Сосуд.

Голубой сталью сверкнул меч, холодной змеей взвился. Все рассчитал кнеж - подпустил на полтора шага, как раз на длину клинка. Жадно блеснул клинок, по крови людской изголодавшийся - по крови, по мясу, по жилам. И ни медь не остановит его, ни железо, ни грань алмазная…

Остановила рука. Тонкая девичья рука. Жалобно зазвенели обломки, словно пощады прося.

И впервые блеснул ужас в темных глазах. И засмеялась Ярина-Смерть.

Пальцы сомкнулись на чужом запястьи. Сомкнулись, сжались.

Рванули.

Блеснул в последний раз колдовской перстень. Оторванная длань кнежа упала на крытый ковром пол. И погас кровавый камень.

- Нет! Не надо! Тата! Тетечка, не убивай тата!

Простучали маленькие ножки. Кто-то подбежал к Ярине, потянул за плащ.

- Тетенька! Не надо! Тата! Не убивай! Он добрый!

И опустилась рука.

Хлопчик, лет трех, не больше. Глаза - такие же темные, отцовские, а в глазах…

- Тетенька! Не убивай! Не убивай!

Шевельнулись побелевшие кнежьи губы.

- Уйди, Тор! Уйди!

Застыла Ярина столпом Лотовым. На все была готова Смерть, со всем простилась. Не ожидала лишь такого.

- Госпожа… Загаржецка. При ребенке… Не надо. Я виноват; он нет. Пожалейте… Его пожалейте. Пусть уйдет!

Трудно говорил кнеж и стоял плохо - рукой уцелевшей за кресло с венцом держась. Но ударили эти слова в сердце, и дрогнула Смерть…

- Уйди, сынок! Уйди!

- Тата! Тата!

И когда обхватил маленький кнеж отцовы колени, ткнулся лицом в окровавленный аксамит, поняла Ярина-Смерть, что не Смерть она уже, и подкосились ноги, и вновь нахлынула позабытая боль, заволокла черным покрывалом, словно ночным небом. Заволокла, закружила, бросила в глухое беспамятство. И только детский голос все повторял, повторял:

- Тата! Тата! Тата!…