Вера Камша - Сердце Зверя. Том 2. Шар судеб

– Да. Блокада есть блокада.

– И она должна приносить доход всем, а не только Фоме. Вы, военные, редко думаете, откуда берутся деньги, а для нас, торгашей, победы и поражения – это сделки. Они должны быть удачными. Теперь – возмущайтесь.

– Я это уже сделал… Лет десять назад. Друг нашей семьи граф Валмон сказал нечто подобное. Мы почти поссорились.

– Почти?

– С Бертрамом поссориться как следует можно, только если он захочет этого сам. К тому же мой брат и моя мать согласились не со мной, а с графом.

– Виконт Валме – его сын?

– Да.

– Я на него обижена. Буду весьма обязана, если вы доведете это до сведения виконта. Он обещал мне свои стихи, но так и не написал ни единого письма. Даже здесь.

Вряд ли ей, теперешней, нужны чьи-то письма, тем более Валме, просто гостья пытается быть вежливой и не говорить за десертом о делах.

– Разрешите мне заступиться за Марселя. У него совершенно не было времени. Валме и Алва появились тринадцатого днем, ночью мы уже штурмовали бастион, потом начались переговоры… Разные. Виконт Валме уговаривал герцога Джильди, а это, как вы понимаете, непросто.

– Вы ошибаетесь, это как раз просто, хоть и требует много времени. Вы, конечно, не знаете, кому помогал Валме – Талигу и Урготу или Талигу и Фельпу?

– Не знаю. Сударыня, я обязательно напишу Валме о вашем приезде.

– Вряд ли это случится скоро. Благодарю вас за приятный вечер и за этот дом. Он тоже очень приятный. Не буду вас больше задерживать, ведь у вас, – женщина улыбнулась и прикрыла глаза, – укрепления, порт, арсеналы, склады с продовольствием и снаряжением, иные места, которые могут стать центрами сопротивления или, наоборот, – опорой для занявших город войск. Я ничего не забыла?

– Нет… Сударыня, вы очень похожи на мою мать. Она тоже все это знает. И тоже сумела заняться делами после… Когда осталась одна.

– Наконец-то я услышала достойный комплимент. Мы еще увидимся?

– Без сомнения.

Женщину, молодую женщину, нельзя сравнивать с пожилой, как бы ты ее ни любил и как бы сходство ни било в глаза! Женщине нужны письма, даже если не нужен тот, кто их пишет. И цветы ей тоже нужны. Всегда и везде.

Эмиль сбежал с террасы; сумерки уже превратили сад в темную чащу, но маршал помнил, где росло нечто высокое и разноцветное. Мать любила сирень, жасмин, любые цветущие ветки, но все, кроме роз, уже отцвело, а розы здесь были неважные. Можно было погнать за цветами Герарда, но Эмиль велел порученцу ждать с лошадьми. Высокое и цветущее нашлось быстро, а сочные стебли ломались на удивление легко. Отец бросал цветы матери в окна или, если окна были высоко и под ними не имелось деревьев, к ногам, но это было бы слишком. Граф Лэкдеми просто вошел в гостиную. Госпожа Скварца все еще сидела у стола с недопитым вином и ощипанным виноградом.

– Сударыня, я не знаю, как называются эти цветы, но им место рядом с вами.

– Дельфиниумы. – Женщина тронула синюю стрелу. – Ничего удивительного, что я напоминаю вам матушку. Рафиано стали талигойскими графами, но Померанцевое море не отпускает никого. Куда удивительнее, что вы… напомнили мне Муцио. Спасибо, и… прошу вас уйти.

Наверное, это называлось отдыхом. Новостей и приказов от командующего не поступало, неотложных дел не имелось. Можно было следовать совету врача и пребывать в покое, но покой тянул за собой мысли о Бруно и мешках под глазами Вольфганга. Вчерашние посиделки с Анселом, Берком и Карсфорном тоже радости не прибавляли, вернее, радость, конечно, была. От хорошего вина, от встречи, от того, что их решение – а это было их общее решение и общий успех – спасло армию, но законная гордость не мешала видеть очевидное: Бруно с превосходящими силами на южном берегу Хербсте, инициатива у него, а старания Альмейды особого влияния на ход кампании не оказывают. То ли у дриксов нашлось, чем прикрыть побережье, то ли кесарь решил давить там, где давится.

Жермон подкрутил усы, сгреб со стульев и стола непонятно как заползшие туда вещи и бросил на койку. Обычно генерал порядком не злоупотреблял, но взгляды Ойгена оставляли стойкое ощущение выволочки, а теперь добавился Придд. Дожидаться, когда они в четыре глаза уставятся на какую-нибудь миску или рубаху, Ариго не собирался. Велев ординарцу прибраться, генерал, прихрамывая, вышел на улицу и понял, что опять сыграл на опережение. Задержись он на три минуты, и Ойген получил бы повод напомнить о том, что выздоравливающему не следует засиживаться с подчиненными за полночь, но следует проветривать спальню.

– Ты собрался на прогулку, – сделал вывод бергер, – и это очень кстати, потому что я хочу тебе представить твою новую лошадь. Она находится в расположении моего корпуса. Ты должен ее осмотреть и принять, после чего нас ждет обед. Я слишком злоупотреблял твоим гостеприимством, кроме того, ваш повар не очень хорошо готовит говядину.

– Я как-то этого не заметил, – отмахнулся Жермон, – но тебе виднее.

– Ты вообще редко думаешь о себе. Это ошибка многих делающих дело людей, которая в конечном счете сказывается и на само́м деле. Лизоб утверждает, что садиться в седло тебе рано, но до моей квартиры ты дойдешь без вреда для себя.

– Разумеется, дойду. – Ойген просто так не говорит ничего. Сказал, что позаботится о лошади, и вот вам лошадь. – Тем более чтобы познакомиться с результатами твоих стараний. Я привык к торской породе.

– Торская порода хороша в Торке, а эта кампания будет протекать на равнине. Я остановился на полумориске шести лет от Мародера известного тебе Хорста и трофейной зильберской кобылы. Надеюсь, ты не питаешь предубеждений против гнедой масти…

Предубеждения Жермон питал разве что против буланой, и то потому, что в юности предпочитал эту масть прочим. Еще одна глупость. Думаешь, что воюешь с прошлым, а оно все еще настоящее, а когда становится прошлым, война заканчивается. Незаметно и навсегда.

– Ты еще не узнал, за что меня выставили из дому?

– Нет, и это мне очень многое портит. Я вижу три причины, по которым могли убить Юстиниана Придда, но я не нашел ни одной, по которой твой отец мог лишить тебя наследства. Он мог бы изгнать Ги и Иорама, если бы знал, что из них получится, но не тебя.

– Ги не было и шестнадцати, а Иораму… Леворукий, я забыл, когда он родился!

– Не думаю, что тебе нужно это вспоминать. Твои братья могли успеть стать мерзавцами, но им в их годы не хватило бы умения обмануть зрелого человека. Значит, это сделал кто-то другой. Твой отец приходил в ярость, получая письма из Олларии. Возможно, причина кроется в них, но если в письмах содержались порочащие тебя сведения, их должны были проверить. Гвардией командовал генерал Понси, его никто ни о чем не спрашивал, и он, невзирая на скандал, дал о тебе блестящий отзыв.