Светлана Крушина - Голос дороги

— Грэм!

Парни разом замолкли и повернулись к нему. Тило внимательно поглядел на князя, потом на побелевшего Грэма, и решительно обнял юношу за плечи.

— Грэм, мальчик мой! — повторил князь, как будто ничего не заметив.

— Что это за хрыч? — громко спросил Тило.

Грэм с трудом разомкнул губы.

— Не знаю… Наверное, он меня с кем-то спутал.

— Спутал тебя?! — Гуго расхохотался, а Рита, вперив в князя нахальный взгляд широко открытых карих глаз, подошла к нему вплотную и поинтересовалась:

— Ты кто такой, дядечка? И чего тебе надо от нашего Грэма?

В черных глазах князя впервые промелькнула тревога.

— Что происходит, Грэм? Кто эти люди?

— Уходите, — сказал Грэм. — Уходите отсюда, и быстрее. Ребята, пропустите его. Пусть он уйдет.

Парни уже плотно обступили князя, оттерев в сторону Риту.

— Уйде-ет? — протянул Тило, нехорошо улыбаясь. — Нет, он не уйдет, пока не скажет, что ему, в самом деле, от тебя надо.

— Грэм, — очень тихо сказал князь. — Неужели ты заодно с этими людьми? Не может быть, чтобы ты…

— Что такое? — возмутился кто-то из парней. — Чем это мы не хороши для него?

— Ребята! — осенило вдруг Тило. — Да это же его папаша! Вы только гляньте на их рожи!

— И правда! — воскликнул Гуго под аккомпанемент удивленных возгласов остальных. — Две капли воды!

Грэм взглянул князю в глаза и зажмурился. В истории, которую он рассказал Тило, князь был выставлен не в лучшем свете.

— Тило, — сказал он, открыв глаза. — Отпусти его. Пусть он уйдет.

— А чего ты так о нем беспокоишься? — скривился Тило. — Ну да ладно, пусть будет по-твоему. Он может убираться, только пусть сначала вывернет карманы. Оружие, кстати, тоже пусть отдаст. Тогда я его отпущу. Ну?

Князь смотрел мимо него, пытаясь поймать взгляд Грэма, но тот отвернулся.

— Хорошо, — сказал князь. — Можете забрать все. Но только один я не уйду. Грэм, пойдем со мной. Не знаю, как ты сошелся с этими людьми, но тебе среди них не место.

Парни захохотали.

— Нет, — ответил Грэм. — Я с вами не пойду. Мое место именно здесь, а не… у вас.

— Какая трогательная сцена, — вмешался Тило. — Слушай, князь, тебе уже сказано — вали отсюда… пока я добрый.

— Грэм, прошу тебя, пойдем.

— Ты разве не слышал, что он сказал? Не хочет он с тобой идти!

Князь молча шагнул к Грэму, и в ту же секунду с легким шелестом из ножен вылетело десять клинков — и все они были направлены в сторону князя.

— Прекратите! — крикнул Грэм, сам не зная, к кому обращается — к отцу или приятелям.

Тило, не глядя, толкнул его в сторону.

— Уйди, без тебя разберемся.

— Тило!

Грэм рванулся к князю, но Тило легко перехватил его одной рукой и с силой отшвырнул прочь, так что юноша не устоял на ногах и повалился на пол. Еще прежде, чем он поднялся, князь выхватил оба своих меча — и на него разом бросились трое. Грэм закричал и вскочил на ноги, но кто-то заступил ему дорогу; кто именно, он не разглядел, он уже не различал лиц. Оставалось только одно. Грэм обнажил меч и ринулся на приятелей, пытаясь прорваться к князю. Его встретили три клинка; удары посыпались со всех сторон, и Грэм закрутился, как уж на сковородке — большую часть атак он просто не успевал отбить, оставалось только уклоняться. Князь вдруг пошатнулся и упал, — Грэм только чудом увидел это и почти потерял голову; в эту же минуту в таверну ворвались солдаты (Двенадцать знают, почему именно этот момент офицер счел благоприятным для перехвата; быть может, кто-то сообщил ему, что бандиты передрались между собой?). Бывшие приятели Грэма бросились врассыпную, а он рванулся к князю и упал рядом с ним на колени.

Князь был жив, но на его груди расплывалось кровавое пятно, дыхание было затрудненным, а изо рта шла кровь. Грэм, стискивая зубы, чтобы не расплакаться, наклонился над ним. Князь смотрел перед собой стеклянными глазами. Когда над ним оказалось лицо Грэма, взгляд его немного прояснился, и князь проговорил, с трудом переводя дыхание после каждого слова:

— Грэм… мальчик мой… что же случилось?.. Почему?..

— Молчи, — только и смог выговорить Грэм, не замечая, что впервые в жизни говорит князю «ты». Его трясло от сдерживаемых рыданий. — Пожалуйста, молчи.

— Я искал тебя… кто же знал… что так… мой сын…

— Прости меня… — выдохнул Грэм сквозь стиснутые зубы. — Прости… отец…

Князь улыбнулся окровавленными губами и стиснул холодными пальцами руку Грэма. И замер.

Когда подошли солдаты, он все еще стоял на коленях рядом с телом князя, с остановившимся взглядом, сам словно мертвый. Одной рукой он сжимал ладонь князя, а второй стискивал рукоять окровавленного меча (весьма красноречивая картина — так впоследствии сочли судьи). Он не сопротивлялся, даже когда ему стали заламывать за спину руки.

Что было дальше, он помнил плохо. Его протащили через всю деревню, едва ли не волоком, потому что ослабшие ноги подгибались. Потом были допросы — он молчал, глядя в стену, и не реагировал ни на окрики, ни на угрозы, ни даже на побои. Ему было все равно, пусть хоть насмерть забьют. Поскольку он ничего не отрицал — хотя и не подтверждал тоже, — на него повесили убийство князя, тем более, что все приятели (те, которые остались живы) дружно показывали на него. Судьи, правда, сначала сомневались, что это его рук дело: сходство юноши с убитым слишком уж бросалось в глаза. Но все свидетели — в основном жители Теплых Берегов, — и вся банда в один голос утверждали, что он тоже состоял в шайке, и был ничем не лучше остальных. Масла в огонь подлил Гуго, который вспомнил историю, рассказанную Грэмом, и поведал ее на одном из допросов. Картина в головах у судей сложилась самая живописная, и долго раздумывать они не стали.

Грэма ждала пожизненная каторга, но тогда он не смог оценить всей прелести приговора. Он стоял на коленях перед возвышением, на котором разместились судьи, и опустив голову, тупо рассматривал свои закованные в кандалы руки и пытался сообразить, где же это он успел ободрать в кровь кулаки. И почему саднит правая щека, опухшая и стесанная, словно его провезли лицом по камням. Он не помнил ничего, что могло бы привести к таким последствиям.

Сразу после суда его прилюдно клеймили каленым железом как разбойника и убийцу. Он и бровью не повел, когда повторно зачитали приговор, и встрепенулся только, когда к его груди прижали раскаленное железо. Запах горелого мяса и резкая боль ненадолго отрезвили его, и все-таки он не издал ни звука, только зрачки стали как булавочные головки и вздулись желваки на скулах. Потом его загнали на корабль, идущий в Самистр с партией таких же, как он, кандальников.

Эту историю Грэм и рассказал в Карате Брайану шесть лет спустя. О том, что было после, он никому никогда не рассказывал.