Марина Волкова - Ожерелье вечности

Ничего подобного прежде с ними не было, и они даже представить себе не могли, какой силы может быть это чувство, какую ни с чем не сравнимую эйфорию приносит близость с любимым человеком. Тела их горели неутолимым огнём и они снова и снова, со всё возрастающим желанием начинали новое восхождение к вершинам наслаждения, пока совсем не выбились из сил. Сон сморил их, но даже во сне тела их были переплетены, как будто они боялись хоть на миг оторваться друг от друга…

IX.

Пробуждение было ужасным настолько, что, поняв, что находится в своей ростовской квартире, один, Николай подумал, что сойдёт с ума от горя. Воспоминание о блистательном ощущении недавнего счастья причинило острую боль, утробный крик вырвался из груди Николая, он согнулся пополам и в бессильном гневе замолотил кулаками и головой по полу, до кровавых пятен на нём. Физической боли он не чувствовал, настолько душевная боль поглотила его сознание целиком. Самое страшное было в этой ситуации то, что он сам был автором этого сценария и потому винить больше было некого, лишившись Мани, он лишился целого мира, части самого себя.

Прошло много времени, прежде чем ощущение реальности вернулось к нему. Вымазанный кровью пол взывал о чистоте, поэтому оглушённый и опустошённый Николай тяжело поднялся и побрёл в ванную. Из зеркала на него смотрел жуткий тип с разбитым в кровь лицом, с отвращением и ненавистью Николай рассматривал своё отражение. Ненавидел до зубовного скрежета себя самого недавнего, такого преступно ограниченного, сексуально озабоченного и самонадеянного глупца, возомнившего себя богом, не смогшим просчитать ситуацию хотя бы на шаг вперёд. И Маня, оставшаяся там, за этой реальностью, стала невинной жертвой его недальновидности. Вспомнив её, такую желанную, он глухо застонал. Мысли метались, не находя выхода. Всё, что он любил и чем дорожил, осталось там, за гранью. Оставалась одна, совсем малюсенькая надежда на Рамияра, что тот, мудрый учитель, поможет советом или хотя бы сможет утолить боль от этой зияющей раны души…

Умывшись, приведя в порядок комнату и замазав заживляющим бальзамом ссадины на лице, Николай отправился на поиски Учителя.

Солнце ослепило его на улице. Всё вокруг казалось каким-то чужим и чуждым. Он с трудом вспоминал и узнавал предметы и явления современного мира, мира двадцать первого века. Этот мир показался ему сплошь искусственным. Здания закрывали горизонт, казалось, они взяли в окружение Николая, громоздясь, и наползая друг на друга. Ущелья между ними были забиты железными средствами передвижения, суета которых вызывала опасение. Люди выглядели странно — все сплошь, и мужчины и женщины, были одеты практически одинаково — в шорты и футболки светлых тонов. Принадлежность к тому или другому полу можно было определить, лишь присмотревшись к очертаниям фигуры в мешковатых этих одеждах. Огромные рекламные щиты были развязно настойчивыми, приторно убедительными и вызывали только раздражение своей кричащей безвкусицей. Всё вокруг было враждебным. Николай почувствовал себя маленькой букашкой в городе великанов, никому не нужным, несовременным романтиком, этаким городским сумасшедшим, душевнобольным в буквальном смысле этого слова. Ему пришлось напрячься, чтобы вспомнить верную дорогу в этих современных джунглях.

Плавно покачиваясь в метро и стараясь не замечать пристальных взглядов людей, реагирующих на его разбитое лицо, он с горечью думал, что только в самом страшном сне может присниться такая реальность, где люди становятся заложниками прогресса, являясь не движущим его центром, а некоторым элементом, не самым важным причём, а так, винтиком в громадной махине технической цивилизации. Подчиняя и буквально заорганизовывая человека, эта цивилизация выхолащивает за ненадобностью самые его высокие устремления, лишая возможности выбора варианта существования, возможности быть творцом и видеть результат своего труда. Ставя во главу угла социальное положение, когда цель — заработать как можно больше денег — оправдывает средства, потеряли не только духовность, а сам смысл творческого труда. Двусмысленность положения состоит в том, что труд этот теперь в большей степени не во благо, а на потребу иногда даже самым низменным инстинктам…

Его разочарованию и огорчению не было предела, когда, добравшись до квартиры Рамияра, не нашёл того дома. Постучавшись в соседнюю квартиру, попросил у соседки карандаш и бумагу, торопливо под её неодобрительные взгляды, набросал записку и поспешил ретироваться. Идти больше было некуда, и тут он вспомнил старинную русскую привычку расслабления — напиться до поросячьего визга в надежде на облегчение. Благо, идти далеко было и не нужно, — на каждом углу практически была возможность выпить в небольших уличных кафе, где, несмотря на окружающую атмосферу, полную выхлопных газов и пыли, подавали и немудрящую закуску. Заказав водки и пиццу, он устроился под навесом, с тоской провожая людей глазами. На всех лицах было выражение замкнутости, каждый был занят своим, не обращая внимания на других, а чаще воспринимая как помеху на своём пути. А лицо Николая, с намёком на маргинальность, вообще вызывало даже неприязнь. Официантка, толстая, с вульгарно раскрашенным лицом, наблюдая, как Николай, практически не закусывая, наливается водкой, сначала неодобрительно, а потом уже с нескрываемым раздражением наблюдала за ним. И, когда Николай попросил очередную порцию спиртного, заметила, что, пожалуй, ему уже хватит. Николай возразил, что это ему самому решать, когда хватит. Та пригрозила полицией, если он будет вести себя вызывающе. И так, слово за словом, поднялся нешуточный скандал, закончившейся действительно вызовом полиции, которой Николай оказал яростное сопротивление, в отчаянии выкрикивая проклятия.

Так Николай оказался в камере, где, несмотря на шумных соседей — маргиналов, спокойно уснул, моля про себя, чтобы проснуться около Мани. Но утром, проснувшись с тяжёлой головой и всеми признаками похмельного синдрома, ужаснулся своему положению. На допросе у шустрого лейтенанта после всех положенных вопросов, при выяснении причин скандала, объяснения Николая вызвали странную реакцию. Лейтенант после его заявления о потере любимой стал копать дальше и чем больше вникал, тем недоумённей становилось выражение его лица. Он вроде как одобрительно слушал, поощряя Николая к продолжению рассказа о своих приключениях. А Николай, не догадавшись, что его рассказ действительно звучит для обычного человека более чем странно, увлёкся, найдя, как ему показалось, благодарного слушателя, изливая всё своё горе. И лейтенант произнёс несколько ободряющих слов и предложил вернуться в камеру до суда.