Ольга Хрипина-Головня - Колыбельная для эльфа

— Конечно, и веткой поперек крупа она тоже не посмела, — задумчиво протянула Суна, сдерживая улыбку. Единорог фыркнул.

— Не фырчи. Между прочим, Вихрь, это Ларна и я выхаживали тебя, когда ты соизволил нажраться ядовитого плюща и явился издыхать к нашему крыльцу.

— Что ж теперь, это вам право дает надо мной издеваться? — протянул единорог таким тоном, словно Амарисуна с Ларной и впрямь каждый день измывались над ним жесточайшим образом.

— Это дает право требовать, чтобы ты оставил наш садик в покое, — вздохнула Суна.

— Тоже мне, садик, — фыркнул Вихрь. — Закусить толком нечем.

Единорог мотнул головой и потянулся к ветке растущего рядом дерева.

Настоящего имени единорога не знал никто в Андагриэль. Появившийся в земле несколько лет назад, он нагадил перед домом тиа, разогнал прибежавших стражей и потребовал "убежища и звать себя Вихрем, за исключительную быстроту".

Предложить взамен единорогу, кроме паскудного характера и невероятной прожорливости, было нечего.

Однако популяция единорогов была столь мала, а их нравы, образ мышления и жизни — так мало изучен, что тиа охотно предоставили Вихрю право проживать в земле Андагриэль сколько его душе будет угодно.

Зная исключительную память единорогов и не менее исключительное долгожительство, тиа втихоря надеялись вытянуть из единорога как можно больше известных ему старых легенд из сказаний, для своего хранилища Летописей.

Но, во-первых, Вихрь оказался молод даже по эльфийским меркам, во-вторых, категорически отказывался беседовать о чем-либо, что не входило в чрезвычайно узкий круг его интересов, а в-третьих, единственные, с кем он вообще изволил иногда поддерживать беседу, были Ларна и Суна.

И то после того, как проблевавшись, Вихрь вдруг обнаружил себя на поляне перед домом Ларны, в одной руке державшей опустевшую склянку, в другой — толстую ветку, которой она отходила его по крупу, едва тот решил вскочить. Стоявшая рядом с наставницей Амарисуна прочитала тому долгую лекцию, смысл которой сводился к: " Надо быть очень глупым, чтобы перепутать ядовитый плющ с побегами опацы, лежи спокойно, яд еще полностью не вывелся, а будешь кусаться — я тебя так веткой приложу, что солнце в глазах померкнет".

В последствие, единорог даже привык к Целительницам и регулярно заходил к ним в очередной раз объесть садик. В ответ же на вопросы, откуда он все-таки пришел в Андагриэль, Вихрь либо отмалчивался, либо просто разворачивался и уходил.

Сами Целительницы считали, что его попросту выгнали из племени. То ли за гадостный характер, то ли за какой-то проступок, рассказывать о котором Вихрю было стыдно.

Суна рассеянно проводила взглядом принявшегося за дерево единорога. По спине вдруг пробежали мурашки — вестники смутной тревоги, когда не знаешь причины волнения, но чувствуешь: что-то произойдет.

Ветер ворвался в окно, принеся с собой запах прелых листьев и холодной земли.

Девушка прислушалась. Ей показалось, что вдали прозвучало несколько нот, отголосок какой-то мелодии, легкое касание губами флейты.

Кто-то положил руку ей на плечо. Суна резко повернулась, но увидела только мирно спавшую Аэль.

Волоски вдоль хребта Целительницы встали дыбом.

Девушка поежилась.

— Da amana, apoyra

Чистый, глубокий женский голос донесся откуда-то издалека.

Слова были незнакомы Суне, хотя звучали похоже на эльфийский. У девушки перехватило дыхание.

— Вихрь, ты слышал? — громким шепотом спросила она, перевешиваясь через подоконник.

Вихрь поднял голову и вперился взглядом в эльфийку.

— Слышал что?

— Песню, — неуверенно ответила Амарисуна.

Единорог тонко, противно заржал.

— Песню? Суна, да забродившей ягодой на всю округу несет. Шла б ты спать, пока еще что не причудилось.

— Qia noa blara al'or

Снова коснулся ушей Суны чистый звук.

— Ну вот, опять! Ты правда не слышал?! — воскликнула Амарисуна.

Аэль заворочалась и что-то пробормотала во сне.

— Я начинаю за тебя беспокоиться, — невнятно пробормотал единорог, что-то пережевывая.

— Ты должна идти, — Суне показалось, что это не ее мысли, а голос прозвучал в голове.

Сердце девушки забилось быстрее.

— Давай чуть-чуть прогуляемся? — предложила она Вихрю. — Я только оденусь.

Вихрь захрустел ветками, то ли проигнорировав предложение, то ли выражая молчанием согласие. Суна тихонько прошла вглубь комнаты, быстро натянула платье, тонкие мягкие туфли и накинула сверху накидку.

Снаружи было тихо-тихо, только робкими отголосками докатывалась нежная песня откуда-то из долины. Месяц выхватывал темные верхушки деревьев и чуть измененные тенями цветы. Из-за угла дома неслышно вышел единорог. Эльфийка подтащила к его боку камень, лежавший у двери, встала и забралась Вихрю на спину.

Единорог всхрапнул и присел.

— Очень тяжело, — кивнула Суна. — Малая толика твоего веса.

— Спину сотру, — проворчал Вихрь, резво направляясь сквозь рощу. — И раз уж я позволил использовать себя как простую ездовую тварь, так хотя бы помолчи.

Единорог выбрался на аллею и перешел на медленный шаг.

— Хорошо, буду молчать, — ответила Суна, всматриваясь в расчерченные лунным светом и тенями плиты под копытами Вихря. Она прислушалась — но ни мелодии, ни слов больше не было слышно. Некоторое время Суна и Вихрь шли молча. Единорог втягивал ноздрями свежий, полный травяных запахов ночной воздух, эльфийка прислушивалась к звеневшим вдали голосам. Где-то в траве прошуршала ночная ящерица — Амарисуна представила ее деловито семенящей между травинок, только хвост ходит из стороны в сторону. За деревьями коротко мявкнула Ма-а — глянцево-черная, здоровая кошка — видимо, вышла охотиться. Суна тихо-тихо мяукнула в ответ. Деревья разомкнули свои ветки, и Ма-а настороженно посмотрела на дорогу. Зеленые глаза прищурились, оглядели Амарисуну, и Ма-а укоризненно фыркнула.

— Ты права, — шепотом сказала Суна. — Мы все — большие дети.

Ма-а неслышно отступила в непроглядную темень.

— А сельтена какого-нибудь сожрала бы, — задумчиво протянул Вихрь.

Девушка погладила единорога по гриве.

— Не правда. Ма-а — очень древние и очень благородные создания. Они никогда не трогают разумные расы… только если те начинают на них охоту. Но тогда это уже не разумные расы, потому что как минимум ма-а крайне трудно поймать.

Тропинка все вилась и вилась, месяц серебрил гриву Вихря, почти неслышно ступавшего по мелким камушкам, и Суне казалось, что она не едет, а плывет.

Цветы юмааи, распустившиеся с приходом ночи, источали тонкий-тонкий, нежный аромат. Целительница сорвала один со ствола дерева и заложила себе за ухо.

Мир расстилался перед ней искусно вытканным полотном. В нем не было сомнений и смутной тревоги, не было печальных снов и беспричинных страхов. Это был совершенный мир с совершенной музыкой, мелодией, которую тихо напевала земля, древняя мать всех эльфов, любимая и почитаемая, оберегаемая от боли и крови. Песня, от которой почему-то тоскливо сжималось сердце; зов, слова которого невозможно было разобрать.