Гарри Тёртлдав - Молот и наковальня

— Хорошо, достопочтеннейший Камеас. Я приму патриарха. Но ему следует проявить гибкость. Если же он собирается всего лишь повторить то, что я уже слышал, то ничего не добьется.

— Я немедленно передам твои слова синкеллию патриарха, Скомбросу, — ответил Камеас.

А Скомброс, в чем Маниакис не сомневался, немедленно передаст эти слова Агатию. У постельничего с синкеллием было много общего: ни один из них не обладал формальной властью, но оба имели влияние, которое сводило на нет малозначительность занимаемых ими должностей.

Когда несколько дней спустя Агатий явился в императорскую резиденцию, на нем не было ни голубых сапог, ни украшенного жемчугом и шитого золотом облачения, положенного ему согласно его сану. Патриарх надел траурную черную рясу, а ноги его были босы.

— Величайший! — возопил он, получив дозволение подняться из проскинезиса. — Умоляю тебя не покидать столицу империи! Видесс, царица столиц, станет вдовой, лишившись возможности лицезреть твой лучезарный лик!

— Это очень мило, святейший, — ответил Маниакис, — но ты можешь завывать, словно стая волков, сколько твоей душе угодно. Подобными заклинаниями невозможно убедить меня в том, что я должен остаться.

— Величайший! — Агатий метнул на Маниакиса обиженный взгляд. — Я действительно уверен, что твой отъезд станет катастрофой не только для столицы, но и для всей империи! Никогда прежде Автократоры не покидали Видесс в годину тяжелых испытаний. В чем необходимость подобного решения? Ведь здесь, за неприступными стенами, все мы находимся вне пределов досягаемости любого врага.

— Любого врага, у которого нет осадных механизмов, — прервал патриарха Маниакис. — Если бы макуранцы находились на этом берегу Бычьего Брода, мы уже вели бы отчаянную битву, защищая свои жизни. Когда я стал думать, а есть ли вообще в империи мирные провинции, то насчитал их всего две: Приста, куда мне совершенно не хочется, и Калаврия.

— Но разве это справедливо, величайший? — спросил Агатий. — Ведь ты позаимствовал в храмах много золота, чтобы сохранить империю. А теперь ты хочешь покинуть Видесс, трепетное сердце той самой империи, которую намеревался защищать! — Патриарх очертил магический знак солнца над своим собственным сердцем. — На какие еще уступки мы могли бы пойти, дабы убедить тебя изменить свои намерения и вновь последовать тем путем, какой диктуют нам всем благоразумие и здравый смысл?

Сначала Маниакис решил, что Агатий увлекся риторикой, с помощью которой уже не раз пытался воздействовать на Автократора, но затем подумал: а вдруг патриарх и правда имеет в виду некие уступки? Решив это выяснить, он ответил:

— Не имею представления, святейший. А что именно ты можешь мне предложить?

Когда Маниакис впервые увидел патриарха, тот поразил его, превратившись из громовержца от теологии в практичного политика в промежутке между двумя вздохами. Теперь эта удивительная перемена произошла еще быстрее.

— Ты уже позаимствовал столь большую долю сокровищ святой церкви, что я трепещу при мысли о том, чтобы предложить тебя еще некую часть, величайший, — осторожно проговорил Агатий. — Но если наше золото пойдет на благое дело и ты останешься в столице, то я готов рассмотреть этот вопрос.

— Я высоко ценю твою готовность. — Сейчас Маниакис говорил искренне. — Но беда в том, что нехватка средств — совсем не главная причина, побуждающая меня покинуть Видесс.

— Но что может быть важнее? — недоуменно спросил патриарх. — Ведь именно золото — главная ценность, какой церковь может одарить мирянина.

Их взгляды скрестились. Патриарх воздел было руки к небу в знак увещевания и предостережения, но Маниакис не дал ему закончить сей священный жест.

— Люди живут не только мирскими ценностями, святейший, — заметил он. — Если бы это было не так, во всей империи не имелось бы ни одного храма.

— Взойдя на трон, ты поклялся мне не делать попыток внести какие-либо нововведения в нашу святую веру! — встревожился Агатий.

— Но речь никогда не заходила ни о каких нововведениях, — возразил Маниакис. — Я лишь просил тебя о небольшом исключении: благословить брак между родственниками.

— Величайший, мы уже обсуждали эту тему прежде, — насупился патриарх. — И я уже пытался объяснить тебе, почему не представляется возможным удовлетворить твою просьбу о благословении такого брака.

— Совершеннейшая правда, святейший, — согласился Маниакис. — А я уже пытался объяснить тебе, чем вызвано мое намерение оставить Видесс и отправиться на Калаврию.

— Но это несравнимые вещи, величайший! — вспыхнул экуменический патриарх. — Я стараюсь блюсти церковные каноны и многовековые обычаи, тогда как ты, напротив, стараешься поставить их с ног на голову!

Маниакис безмолвствовал. Агатий задумался, потом пару раз нерешительно кашлянул и осведомился:

— Следует ли мне, величайший, понимать тебя так, что ты согласишься не покидать Видесс и в дальнейшем, следуя древнему обычаю, будешь всегда править империей из столицы в том случае, если получишь мое благословение на брак со своей кузиной?

— Вообще-то, я был далек от мысли делать какие-либо намеки. — Маниакис пригладил бороду. — С другой стороны, твое благословение поможет восстановить мир между Автократором и святой церковью, а это чего-нибудь да стоит. Хотя не уверен, стоит ли такой мир того, чтобы мне остаться в Видессе. Еще один Праздник Зимы вроде двух прошедших, и я без лишних слов вскарабкаюсь на Столп и брошусь оттуда головой вниз.

— Во время Праздника Зимы мне тоже приходится безропотно сносить показное умничанье и злые насмешки шутов, — заметил Агатий. — Прошу простить меня, но я должен еще раз напомнить величайшему, что стоит устранить разногласия со святой церковью, и у мимов сразу сделается одним поводом для издевок меньше, а значит, следующий Праздник Зимы окажется для тебя менее огорчительным.

— Возможно, — не стал спорить Маниакис. — Но поскольку ты уверил меня, что не в состоянии благословить мой брак, то дальнейшая дискуссия лишена какого-либо практического смысла. Ты согласен со мной, святейший?

Агатий выпрямился во весь свой весьма впечатляющий рост и заявил:

— Как тебе известно, величайший, ради благого дела я имею право данной мне духовной властью выходить за пределы общепринятых норм. Если я решусь, я говорю гипотетически, освятить твой брак с кровной родственницей, согласишься ли ты, в свою очередь, связать себя клятвой никогда надолго не покидать Видесс и не лишать его тем самым статуса столицы империи?

Маниакис подумал немного и отрицательно покачал головой:

— Подобная клятва наложила бы на меня слишком большие ограничения, каких я не могу себе позволить. Я могу поклясться, что перемена места, откуда Автократор управляет империей, будет предпринята лишь в безвыходной ситуации. Но право определять, безвыходна ситуация или нет, принадлежит мне и только мне.