Татьяна Шуран - Матка

Еще четверо старателей оказались более-менее едины в своих впечатлениях. Они утверждали, что услышали какие-то низкие, гулкие голоса, шедшие из-под пола. Голоса говорили на непонятном языке, скорее даже их речь была похожа на непрерывный шум и рокот. Но у старателей осталось ощущение получения сведений, понимание которых придет позже. Одновременно на полу зала высвечивались вычурные знаки. Здесь сведения очевидцев различались: из огромного количества символов каждый запомнил лишь ничтожную часть. Во время пребывания в зале никто из старателей не понял значения происшедшего; потом голоса и знаки исчезли.

Наконец, еще двое участников событий остались при мнении, что в зале вообще ничего не происходило.

Так или иначе, внезапно все старатели заметили на полу ярко-белый лист бумаги с рисунком: стилизованное изображение птицы поверх географической карты.

Обменявшись впечатлениями по поводу странных видений и рассмотрев чертеж, старатели задумались о дальнейших действиях. Получалось, что надо выходить, но необъяснимым образом изменившийся за дверью пейзаж вызывал подозрения, что через нее можно попасть не туда, куда хотелось бы. Бугги в очередной раз всмотрелась в рисунок со словами:

— Это не может быть просто так. Он что-то обозначает… но что? — и вдруг вскрикнула: — Да ведь это наша дорога сюда!

Старатели с сомнением склонились над рисунком.

— Вот, смотрите… Мы начали вот здесь… ээээ… как бы это сказать…

— В хвосте, — ввернул Столяров.

— Все правильно, — неожиданно серьезно сказал Мельников, учившийся когда-то на антрополога. — Отверстие — в области женских половых органов. Смотрите, весь контур выполнен одной непрерывной линией. Единственный разрыв — вход, он же — выход. Такая конфигурация лабиринта встречается в некоторых древних культах.

— Значит, вот мы прошли, — продолжила Бугги, — хвост, бок, правое крыло — вот они, все эти зигзаги… здесь были каменные обломки, потом мы поднимаемся на гребень — это уже гора, так? — опять эти зазубрины, клюв — тоннель, и… вот где мы сейчас — глаз!

— Но на рисунке глаз — не прямоугольник, а какая-то спираль.

— Подождите. Если все предыдущее — это путь сюда, то дальше, по всей видимости, дорога отсюда. А от глаза, помимо входной, идут две линии.

— Но в зале только одна дверь.

— Подожди. Одна линия зеркально повторяет путь суда: нижняя часть клюва, левое крыло, бок — и вот мы примерно там, откуда начали. А вторая линия идет прямо через корпус, и… — Бугги обернулась, — если все правильно, вход в этот коридор должен быть… — вытянув перед собой руку, она медленно направилась в дальний конец зала и скрылась в темноте, откуда вскоре донесся ее крик: — Все правильно! Тут нет стены!

Старатели поспешили на ее голос и убедились, что одна из стен зала только казалась сплошной — в углу можно было нащупать прямоугольный проход в тоннель, в точности, по-видимому, похожий на входной.

— Так их три или два?

— Я думаю, пока мы с вами тут обретались, что-то произошло, — серьезно заметил Мельников. — Это ведь не просто так постройка. Подобные лабиринты предназначались для инициации, только я… ээээ… когда учебники читал, не совсем представлял, как она происходит. Так или иначе, не случайно же зал изображен на карте в виде спирали. Я думаю, здесь нет дороги назад. Здесь есть, отдельно, вход, и потом два выхода.

— Подозреваю, что мог быть еще третий выход — прямо на тот свет, — усмехнулся Столяров.

— Подозреваю, что для нас это и до сих пор вполне реальная перспектива, — заметила Бугги.

— А может, мы уже умерли? — засмеялся Мельников.

— В любом случае, раз уж мы с таким трудом вычислили этот тоннель…

— Тем более, что он обещает быть самой короткой дорогой…

— А может, разделимся?

— Ну нет уж! Чтоб никому обидно не было…

Пересмеиваясь таким образом и стараясь в то же время оставаться настороже, путешественники начали наощупь продвигаться по прямому коридору с гладкими стенами, не встречая, к своему удивлению, никаких препятствий и необычных эффектов. Наконец впереди показался дневной свет; осторожно пройдя оставшийся отрезок пути, старатели вышли из каменного коридора неподалеку от грузовика, на котором приехали на равнину; оглянувшись, они не увидели за своей спиной ни тоннеля, ни скалы — во все стороны простиралась каменистая пустошь.

Беля со скучающим видом сидела на мотоцикле, уперев в землю длинную ногу в высоком сапоге.

— Ну что, герчеяуре, — с коварной улыбкой поинтересовалась она, — выход из безвыходной ситуации бывает там же, где был вход?

Потрясенные старатели разбрелись по местности, пытаясь привести в порядок впечатления.

— А что было бы, если бы мы вышли через левое крыло? — спросил Брусникин.

— Вы бы не вернулись.

— Умерли бы?

— Ушли.

— И не смогли бы вернуться?

— Не захотели бы.

— А ты была там?

— Я — другое дело. Я — была. Ну а теперь, герчеяуре, — Беля хлопнула в ладоши, — не пора ли в обратный путь?

Усталые старатели взвыли, а Беля лукаво добавила:

— Здесь в двух километрах есть озеро красивое. Называется Солнечное. Круглое, как блюдце! Чего торчать в степи? Предлагаю поехать туда, искупаться и вздремнуть. А там и домой!

Необыкновенные переживания в лабиринте произвели на старателей неизгладимое впечатление. По возвращении в долину Мельников вдруг вспомнил:

— Слушай, Беля, а ведь ты говорила, что мы поедем за материалом, который поможет в работе!

— Конечно, — кивнула Беля, — материал — это ваши мысли. Я надеюсь, за время поездки вы набрались ума?..

И в самом деле, воспоминания путешественников стали предметом пространных рассуждений и оживленных споров.

— Я так понял, что любое здание, или даже вообще конструкция, имеет какую-то невидимую сторону… двойника… — задумчиво говорил Брусникин, в очередной раз чертя стилизованный силуэт птицы: оригинал рисунка исчез при выходе из лабиринта вместе с тоннелем. — У меня эта картина так и стоит перед глазами. Левое крыло… И ведь такая ощутимая, шелестящая была… Как это мы сразу не сообразили, что она выделялась в темноте, как бы светилась?..

— А мне другое вспоминается, — говорила прагматичная тридцатилетняя Маринка Арсеньева, другая участница поездки. — Вот ты, Мельников, упоминал, что гробницы раньше символизировали, одновременно, утробу матери, матку, или что-то в этом роде. Так вот, когда мы вошли в зал, он мне показался похожим на гроб. И одновременно возникло такое чувство, как будто это жизненный центр, источник нового рождения. И вот, хотя я не слышала никаких голосов, и видений тоже не было, все равно осталось определенное чувство… Как будто рождение и смерть — это одно и то же.