Наталия Некрасова - Мстящие бесстрастно

— Ну, хоть кого-то прирежет эсо, а не эсо прирежут, — невесело усмехнулась я.

— Ладно-ладно, — примирительно поднял руки Хорни. — Давай лучше думать.

— Давай. А то вдруг Кайаль придет?

Хорни хмыкнул.

— Тогда ты меня защитишь. Разве не так? — сощурился он.

Я ничего не ответила. Хорни посерьезнел.

— Хорошо. Давай снова разложим все по порядку. — Он взял хлеб и отломил краешек. — Во всех вместе кланах не более пяти десятков эсо. Скорее всего, даже меньше.

— Откуда ты знаешь? — спокойно спросила я.

— Я просто взвесил все возможности и понял, что их должно быть примерно столько.

— Так. Ты, Хорни, либо умрешь, либо будешь вынужден стать эсо. Ты слишком умен, чтобы жить просто так.

— Только инут! — в страхе возопил он. — Не хочу служить никаким кланам!

— Продолжай, продолжай.

— Самые сильные кланы — Таруш и Уллаэ. Они держат две трети города. Прочие более-менее сильные кланы — Мархук, Архин и Куник делят остальное. Вот тебе первое противостояние — слабые кланы хотят спихнуть сильных, опираясь на помощь кого угодно. Кто может оказать эту помощь? Наверное, те, кого не устраивает ваша власть в городе. Кого? А всех остальных, обычных людей, которые давно уже называют себя клановым именем лишь по привычке, либо совсем оторвались от кланов. В Араугуде же народу пропасть — ты никогда не думала, что тут осколков кланов этак ста наберется? И они уже не клановые — они араугудам. Просто люди города. А ваши кланы им ходу не дают. Вот тебе еще враги, которые могут помочь мелким кланам спихнуть вас. А потом и мелочь придавят. Кто еще может этого хотеть? А Таггван. Это даже мне, дураку, понятно. — Он обмакнул хлеб в подливу и положил на него хороший ломоть копченой телятины. — Эсо же клановые — очень большая сила, которую можно использовать, — чавкая, говорил он, — против глав кланов. И держать их в страхе и покорности. Говорят, на севере эсо уже почти и не осталось. Боятся их держать. Перекупают, понимаешь ли! А вот здесь верность роану еще дело святое. Пока. Видишь — убили эсо не из самых сильных кланов. Из трех более слабых. Значит, тянут на свою сторону мелочь. Инут — те не хотят, чтобы ими кто-либо командовал. Тоже, видно, отказались. Но — сколько согласились и кто? Мы не знаем. И насколько верно то, что я сказал о мелких кланах и простых араугудам — тоже не знаем. Мы никогда не узнаем всего. Это только в сказках и романах герои могут в одиночку спасти мир. Мы же можем спасти только свою шкуру, да и то получится ли… Разве что мы найдем того, кто отдает приказы.

— А это мы сможем выяснить, только приманив на себя убийцу.

— Увы, увы, — Хорни залил острое мясо хорошим глотком розового вина. — Но приманкой ты не будешь.

— Буду, эмаэ, буду, — ласково протянула я. — Твое дело — распустить слухи, что мне кое-что известно.

— Я мужчина, — начал было он, но когда вдруг неожиданно для себя оказался лежащим ничком на полу с заломленной за спину рукой, удивленно захрюкал и охнул от боли.

— Вот так убивают достаточно сильных мужчин слабые, но обученные и коварные женщины, — промурлыкала я. — Так что давай, распускай слухи, эмаэ. Я тебе хорошо заплачу.

— Ты лучше отпусти меня, — промычал он. — Руку сломаешь! Как я тогда на жизнь себе зарабатывать буду?

Я отпустила его. Физиономия у него была вся в подливе, но смешно мне не было.

У меня была целая ночь. Бессонная, страшная ночь круговерти бреда. Ночь, когда во мне кипела старая кровь. Я сделала так, как учили меня в монастыре. Хэмэк говорил мне, что у меня самая легкая кровь — она быстрее, чем у прочих, являет свою силу и потому учил меня по-особому, больше, чем остальных. Но зато мне потом приходилось куда хуже, чем другим.

…Плясал огонь на раскаленных углях жаровни. А угли были живыми — огонь переливался в них, как кровь, переливался от малейшего движения воздуха, от каждого моего дыхания и казалось, что внутри каждого уголька бьется неистовое, горящее сердце, выжигая грудь своего хозяина дикой силой огня. Я смотрела на пляску пламени, постепенно переставая замечать что-либо вокруг. В этой пляске был свой сложный, неуловимый, затягивающий ритм, перекликающийся с ударами моего сердца. Исчезало все — оставалось только сердце и пламя. Шум крови в ушах заполнял все, и постепенно я начала слышать в нем далекие, шепчущие голоса. Где-то далеко глухо забил барабан, все убыстряя и убыстряя пляску пламени и ритм сердца. Языки пламени сплетались, срастаясь в изменчивые колеблющиеся образы. Пряный, дурманящий дым… Железистый привкус горького теплого отвара ядовитых трав и корений…

Пляска. Огонь. Барабан. Голоса. Шепот. Тела нет, есть только "я", только это маленькое как капля старой крови "я", остальное — шелуха, остальное умрет, и пусть, пусть останусь только "я", всепроникающее, всевидящее… Пляска — эти движение жизни, кружение, вечное вращение и разрушение мира, это — я, я, я! Я — бог-создатель, Тот-Чье-Имя-Не-Произносят, я пляшу — и создаю мир, я пляшу — и разрушаю мир… Мне ведомо все, я помню все…. Я вижу… слышу… знаю… я все могу…

В огне возникло лицо. На миг — но хватило, чтобы узнать. Лицо. Красивое лицо. Знакомое лицо. Ты… Я слишком хорошо тебя знаю, будь мое "я" усыпленным, спи моя старая кровь, я не увидела бы за твоим лицом ничего дурного. Теперь я вижу. Там — смерть.

— Ты?

Я — бог — видела то, что пряталось за этим лицом. Я — Шахумай, то, что во мне еще от нее осталось — видела прости лицо. И оно причиняло мне боль, потому, что оно обманывало меня, потому, что мне дорого было это лицо.

И оттуда протянула руку смерть. Все было размыто, все было медленно. Я слышала какие-то слова — но не понимала их. Я видела улыбку, совсем обычную. Если бы в моих жилах не кипела старая кровь, улыбка обманула бы меня. Теперь я видела истину в этих глазах. Смерть медленно приближалась ко мне, ее щупальца коснулись меня еще раньше, чем острое жало длинной граненой булавки, смазанное быстрым ядом.

Внутри меня хохотал всемогущий бог. Ты, жалкая тварь, что ты можешь! Мое "я" выплеснулось, хлестнув алым, раскаленным по лицу, по рукам… Удар бога — страшен, он способен разрушить мир, а уж человека… Но человек сначала скажет…

Крик. Долгий, дикий, крик животной боли…. Знакомый голос… Я стала узнавать. Я возвращалась. Я была уже не бог, но еще и не Шахумай-эсо. Я была — что-то.

А передо мной, глотая кровь, лежала на полу, опираясь на здоровую руку Маххати и тихо подвывала от ужаса, глядя на мое лицо.

— Говори, — прошипела я, делая шаг в ее сторону. — Ты?

Незримая рука протянулась и схватила за горло незримое "я" моей подруги. Беззвучный вопль… Маххати быстро заговорила.

— Это хин-баринах!

— Зачем? — рассмеялся бог внутри меня.

— Он хочет юг себе! Никто не подозревает! Все думают друг на друга, а это он!