Мария Капшина - Идущая

И солнце — равнодушное, слепое солнце — с безжалостной яркостью освещающее весь этот кем-то замороженный хаос, выделяющее, подчеркивающее каждую мелочь, как режущий глаза свет дезинфицированно белой операционной.

А ближе к центру громоздилось нечто, больше похожее на полусгнивший зуб доисторического чудовища — остатки правого крыла храма, звонница. Покрытые копотью камни венчались почему-то уцелевшими массивными столбами с перекладиной между ними, державшей прежде колокола. Сама каменная балка была надломлена посредине, и всё сооружение корчило из себя нелепую букву "М".

Мыслей не было. Эмоции пронеслись смерчем: удивление, нежелание поверить и страх, боль, возмущение, ярость, имя "Шегдар"… Потом смерч умер и не оставил после себя ничего. Девушка постояла ещё пару секунд, направилась туда, где были ворота, пошла — перешагивая, обходя, подныривая, пачкая руки. Под ноги попадались осколки керамики, закопчённые так, что нельзя было разобрать цветов, куски стекла — или такие же густо-чёрные, или расплавленные, бесформенные и вспузырившиеся. Вон те торчащие из земли металлические прутья с сидящим голубем, болезненно белым в сравнении со всем прочим, остались от ажурной беседки. А там, на месте похожей на воронку от снаряда ямы, веяло свежестью от пруда с кувшинками и земляникой на берегу.

На месте самого здания громоздилась мешанина из битого камня, металла и как-то уцелевших огрызков дерева, ещё не растащенных по городским поленницам. Девушка обошла всё это стороной. Не потому, что опасалась переломать ноги в скрытых под слоем пепла ямах. Она об этом не думала. Не думала ни о чем.

Один раз она всё-таки упала: уже у противоположного края — возле бывшей "тихой двери", калитки, через которую в запретные дни сбегали в город ачаро. Калитку запирали, зная об этой привычке студентов, но у Кёдзана, например, был свой ключ. И как он его раздобыл?.. Какой-то камень качнулся под ногой, и девушка приземлилась на колено. Встав, она механически махнула рукой по штанине, ничего этим не добилась, но и тем удовольствовалась. Девушка перешагнула через торчащий угол плиты, свернула и пошла вдоль разрушенной стены. Дальше часть стены метра в три длиной почти полностью уцелела, и по верхнему её краю тянулся сохранившийся узор из переплетённых металлических прутьев. Один конец плетенки ещё держался, а большая часть оборвалась и свисала до земли, изогнувшись и топорща концы разломившихся прутьев. Реана остановила — всего на несколько секунд — свое бездумное перемещёние, и этих секунд хватило, чтобы появилась, наконец, мысль, которой, по совести, стоило появиться сразу же. Нужно узнать, что, дьявол его побери, здесь случилось!

Реана оглянулась. Метрах в десяти от неё, у края площади, тяжело ступая на неподвижные стопы, грузно переваливаясь и расставив от боков руки, шла женщина неопределённого, но явно не юного возраста. На голове у нее было наверчено что-то аляповато-цветастое, на левое ухо, выбившись, свисала замусоленная прядь.

Реана подошла, поздоровалась:

— Век здравствовать, почтенная.

Женщины остановилась, провела рукой по красному из-под пудры лбу над бровями, сведёнными почти на нет выщипыванием, примостила обе руки туда, где у людей бывает талия, окинула девушку взглядом из-под вспухших век и, наконец, ответила.

— А и тебе того же. А чего надо-то? Ты, я гляжу, нездешняя. Городских я почитай всех знаю.

— Нездешняя, — согласилась Реана, на ходу сочиняя правдоподобную историю: эта всезнающая кумушка не преминет вытянуть из неё всю подноготную. — Я паломница, шла поклониться святым местам, а здесь… — Реана кивнула на горелое. — Ты не расскажешь, что случилось?

— Отчего ж не рассказать, расскажу, — с готовностью согласилась кумушка. — Меня звать Лтэта. А ты?

— Лэн.

— И имя не наше, — удовлетворенно кивнула Лтэта. — Видно, что издалека. Хотя, имена нынче какие хотят, те дитям и дают. Взять хоть соседку мою: у ней сын…

— И всё-таки, — перебила Реана, — что случилось с Арном?

— С Арном? Это с храмом-то? Ну как же — что? Сожгли Арн. Был вот и нету. Пришли… когда ж это? Давно уж. Да вот когда племяш мой ногу сломал, луны с две сменилось.

— Да что случилось-то?

— Случилось-то? Известно что: за кошкой племяш гонялся — и на что ему кошка, спроси? — такой сорвиголова… На крышу за ней полез, да и…

— Не с племянником что случилось, — прервала её Реана, стараясь не вскипеть. — С Арном что?

— Так я ж рассказываю! — возмутилась Лтэта. — Ты не перебивай, деточка, не перебивай. Вот я ж говорю: аккурат когда Чaроф ногу-то сломал, солдаты и пришли, его святейшества святое воинство, да хранят его Вечные от всяких напастей! Такие уж все молодцы, все одеты одинаково, и идут все в ногу, ни один не запнется! Так пришли, значит, они, собрали народ на площади, да начальник ихний и объявил, что в храме мол в нашем еретики скрываются, значит, чтоб их, нечестивцев, Таго покарал! И обряды свои богопротивные проводят, и детей неповинных демонам скармливают! Ты ж подумай только, детонька: в Арне! На святой земле! И как у них ноги не отсохли, простите, Вечные! И сказали ещё, что сам Нанжин нечестивцам покровитель и помощник первый!

— Но разве мог сам светлый Нанжин?.. — осторожно спросила Реана.

— Да, детонька, в какое время мы живем, и подумать боязно! — патетически воскликнула Лтэта. — Никому, никому верить нельзя! Даже в cвятую обитель прокралась мятежная зараза!

Лтэта определенно кого-то цитировала, но устанавливать авторство Реана не стала.

— Неужели никто не пытался остановить? Помешать жечь храм?

— Помешать? — удивилась Лтэта, и подозрительно поглядела на девушку. — Это с чего бы? Ежели Нанжин колдун и преступник, кто ж ему помогать вздумает? Это надо ж придумать: мешать святому воинству! Кто ж на такое пойдет, окромя безумцев? Богохульники да еретики разве только что, небом проклятые. Нет уж, власть на то и власть, чтоб знать, что правильно, а что нет. Наши-то наоборот, помогали солдатикам. Еды там всякой, чего попросят. Святые люди они ведь до того любезные, и не буйничали, не зашибли даже никого, потому слушали их все, нешто ж им кто перечить станет! И ворота наши ребята таранили. Нанжин-то заперся, хоть с храма почти все посдавались — ну, их и распустили с миром, а он остался, заперся, и несколько ещё с ним, самые злодеи, чай, не иначе. А ворота тяжёлые, так наши их и ломали тараном. Шуму много было, а потом, как Нанжина выкурили, что смогли — разломали, да подожгли, так треск, грохот стоял, весь вечер да всю ночь потом горело, только днём уже стихло всё, на другой день, значит. А… Ага. А Нанжина казнили потом, дней через пять… или десять, не помню уж. Я и ходить туда не ходила, племяш мой бегал, и девчонку ещё потащил, сестру свою, значит. Ну, их дело молодое, как не сбегать. А я не ходила, чего смотреть-то? Это дитям интересно, а я… Будто я казней не видела. Да и внучка заболела у меня тогда. Холодно ещё ж было, а она побежала на речку, ноги и промочила. Ой, Тиарсе сохрани, заболталась я с тобой, детонька! — спохватилась вдруг Лтэта. — Всего хорошего.