Мария Капшина - О верности крыс

Не потому, что ему было плохо. Ему было скучно и пусто, но вполне уютно при этом. Уютно и спокойно. Работа в канцелярии не занимала голову, так же, как когда-то — гружёные подводы. А сил отнимала меньше и давалась лучше. И оплачивалась не в пример лучше, что немаловажно. С этими деньгами получилось и снять домик, и нормально жить, и наведываться с подарками к родным по праздникам. И неожиданно оказалось, что это такая разновидность простого и тихого счастья, когда всё идёт своим ходом, не требуя от тебя особых усилий, чтобы держаться на плаву. Родные, опять же, довольны, что всё у Мия так удачно сложилось, несмотря на его непрактичность. И только картины взрывали это спокойствие, когда они нагло и требовательно рвались наружу, невзирая на время суток и настроение, взбаламучивая муть на дне сухого колодца, заполняя его до краёв и выплёскиваясь вовне. И единственным способом вернуться к покою и тишине было — поймать их, спеленать мазками кисти, приклеить к плоскости, сохранить, как мёртвую бабочку или засушенный кленовый лист. И снова наступало тихое счастье, которое в вечера вроде этого казалось худшей разновидностью пытки. Застрявший в этом покое, как муха в меду, Мийгут сам себя ощущал сухим кленовым листом. И картины — такие живые и объёмные, пока рвались наружу, — казались плоскими и бездарными, запертые на листе бумаги.

У Мийгута не было ощущения, что что-то резко переменилось в нём. Вокруг него — возможно. С того дня, когда пришлось удирать от мэтра Астиваза, прошло не так уж много времени, но по ощущениям — целая жизнь. Пока прятался несколько дней с кхади в лисятне, говорить особо не стоило, наоборот Шон просил как можно меньше попадаться на глаза, особенно старшим. Мий этим ничуть не тяготился: ему хватало впечатлений, чтобы было чем занять голову и кисть. Со старыми знакомыми, понятно, видеться было нельзя. Потом, без денег и со случайными заработками, Мий почти никуда не выходил. Только на охоту за лицами и сюжетами. Нужно было ещё не привлекать к себе внимания, и сидение дома в этом смысле пришлось как нельзя кстати. Странным образом, Мий давно не чувствовал себя так легко и счастливо, как тогда, без работы и денег, но с правом делить своё время только между охотой на впечатления и листом бумаги.

Потом была с помощью Шона канцелярия, и как-то вдруг оказалось, что старых приятелей Мий растерял, если не считать Шона с Онеем, а с новыми знакомыми приятельствовать совсем не хочет. Вместе с ним свою лепту в дело дворцовой бюрократии вносили два старика и один испуганный парень с вечно текущим носом. Старики при ближайшем рассмотрении оказались не так уж стары, но впечатление оставляли именно такое: усталые, измочаленные жизнью люди.

В канцелярии Мий сидел по большей части молча, иногда отпускал пару-тройку нейтральных шуток и чувствовал себя странно. Свободные минуты он изводил набросками — казённой тушью на казённой бумаге. Бумагу таскал себе; сначала понемногу и под предлогом, что поработает дома, потом побольше и без объяснений. Это была, пожалуй, единственная несомненная выгода от данной службы. Впрочем, была вторая: судебные слушания и следствия. Таких сюжетов и таких выражений на лицах нужно было ещё поискать! Писал Мийгут чисто и добросовестно, и в последнюю луну его несколько раз посылали записывать допросы. Быстро набрасывая текст вчерне, чтобы перебелить потом дома, Мий упоённо рисовал лица, руки, позы, свет на одежде — чтобы дома доводить наброски до ума. На этих допросных эскизах в тускло освещённых комнатах он пробовал гризайль и был очарован неожиданным богатством этой техники. Один-единственный цвет, стоило приглядеться внимательней, раскрывал в себе бездну оттенков. Грязно-жёлтые лица на фоне грязно-жёлтых подвальных стен проступали выпукло и живо, объёмно, как кадарские барельефы, и глаз, не отвлекаясь на цвет, оказывался прикован к форме, объёму, движению руки, гримасе, испуганной тени на стене, глубоким складкам от углов рта вниз. И только факел кровавым пятном выбивался из канона. Пламя было таким живым и таким алым, что Мийгут счёл меньшим кощунством нарушить строгость гризайли, чем лишить огонь цвета.

Это было луны полторы назад. С тех пор Мий не нарисовал ничего, и никаких сюжетов не шло на ум. Сидя за идеально чистым и пустым столом, он бездумно чертил на новом листе какие-то фигуры, какие-то гротескные лица, фантастических зверей и духов.

Впрочем, всё это было не то. Это было неплохо, и чем дальше, тем ясней Мий видел, что идёт правильно. Пока получалось тяжеловесно и мёртво, что бы ни говорил Шонек. Шонек полагал, что Мий подражает арнерской школе, и Мий не спешил его разубеждать. Пока он не дошёл до того же уровня техники, что арнерская школа, и поэтому пока Шон, в общем-то, прав. Но после нужно будет идти дальше. В каком направлении, Мий ещё не знал. Живость поз ладзахских статуэток, гротескно натуралистичне лица с зангских карикатур, насыщенность цвета в картинах кадарских мастеров — и сдержанность лаолийских. Что-то было у них всех общее, главное, чего Мийгут никак не мог уловить и понять.

До вечера он бродил по квартире неприкаянный, не зная, чем себя занять. Назавтра в канцелярии кто-то упомянул изгнание духов, намеченное на двадцать пятый день четвёртой луны, и эта новость неожиданно запала Мию в мысли. В нужный день он отпросился со службы, сказавшись больным, но болеть пошёл не домой, а в храм Весов-на-канале. Подойдя вдоль канала к храмовому двору, Мий отметил, что зевак собралось на удивление мало. Заклятья и гимны — это замечательно, но кто сказал, что изгнанный демон не вселится в тебя, прямо на глазах у святого Мастера и восторженных зрителей? Так что одержимые одержимыми, а спокойней всё же на нормальное четвертование сходить.

К началу Мий немного опоздал, пара сотен человек внутри храмовой ограды уже раздалась кольцом, давая место для обряда. В первый ряд пробиться не удалось — круг держали храмовые ачаро, из тех, что поздоровей. На каждой красной шее висел массивный крест хо-арра для защиты. Мий бездумно погладил пальцами крышку чернильницы, которая висела у него на шее, и стал протискиваться ближе к двери храма. Мастера, проводящего обряд, оттуда видно было хуже, зато одержимых — в самый раз. По обе стороны от ступеней стояли тагалы, и на основании одного из них Мий как раз удачно пристроился.

Одержимые стояли смирно и напряжённо: женщина с большим некрасивым ртом и два мужчины, постарше и помоложе. Мий сделал один набросок, пока Мастер читал проповедь, а с началом гимна переключился на одержимых. Пение делалось громче, подхватывали голоса из толпы… Первым забился старший из мужчин, его кинулись держать двое ачаро, потом к ним подскочил ещё третий; лицо одержимого — обычное, скучное лицо — менялось так дико и быстро, что Мий извёл три листа на эскизы, прежде чем заметил, что бьются уже все трое. Женщина упала на старые плиты, корчась, изгибаясь мостом; демон держал её, видимо, за пояс, так что она только головой и ногами касалась земли.