Мария Капшина - О верности крыс

Кирой отослал их, едва они уложили недорезанного и зажгли камин и лампы. Отослал семейного врача, когда тот справился с промывкой и перевязкой. После чего передвинул кресло так, чтобы взгляд удобно падал на гостя, и стал сидеть. Вдохновенно и задумчиво.

— Где Мише? — спросил гость. Без плаща сделался он тощ и как-то угловат. Редкие волоски на подбородке и щеках были мокрыми, мятыми и спутанными. Губы, пересечённые тёмно-красными трещинками, шевелились с трудом. Острый, немного птичий (или кадарский?) нос выдавался вперёд как-то жалко и болезненно.

— Её нет дома. Когда будет — не знаю. Подождать до обеда, думаю, придётся.

— Хал, — выдохнул нок Шиджаа. — Времени нет.

Кирой врал. Домой Мише могла вернуться в любую минуту, поскольку уехала с визитом вежливости часа три назад, а больше двух часов светского безделья она никогда не выдерживала без необходимости. В доме ол Ирехатхо необходимостей не нашлось бы, ищи хоть вся тайная полиция. Потому-то Кирой и врал: когда ещё на тебя такой подарок судьбы свалится! Темечком в зубы.

"Ближний круг императрицы", как его звал Кирой про себя (или "ведьмина кодла", как он ругал их в особо радужном расположении духа), стал его навязчивой идеей чуть ли не сразу после его приезда в Вернац. Осторожничал без меры, предпочитая довольствоваться смутной тенью на горизонте, чем спугнуть вовсе. Узнать удалось немного. Два крупных узла приходились на Мише и некоего "Лорда". Долгое время Кирой думал на ол Хэйшалла — до тех пор, пока тот не зарезался кинжалом под лопатку к явному удовольствию Мише. Ещё интриговал ол Нюрио, кузен Мише, тот самый, над письмом которого трогательно рыдала провинциалка в день знакомства с Кироем. В родственников Кирой не верил; отчасти потому, что "кузенами" Мише звала всех, о ком не хотела распространяться. Того же ол Каехо. Герцога ол Нюрио Кирой долгое время считал её любовником, но, во-первых, с любовниками Мише никогда не общалась: не разговаривала, не переписывалась, не… Влюбившись, она день или два романтически томилась в свободные минуты, очаровывала, после встречалась раз-другой и остывала. Ол Нюрио больше подходил на роль друга или брата. Кирой подумал однажды, что если бы он ревновал к кому-то, то не к любовникам, а именно к бесплотному идеалу рыцаря Дзохойно ол Нюрио. Впрочем, будь Кирой влюблён и ревнив, Мише давно свела бы его с ума. Потому что если и правда её в ближнем круге зовут Кошкой, то эпитет "весенняя" подразумевается.

С другой стороны, Кирой ощутимо сомневался во всей этой кошачьей истории. Но одно ясно было точно: ол Кайле, ол Кеуно и этот вот, значит, нок Шиджаа — все трое в ближний круг входят. И если посол светлознойного Дазарана упустит этот шанс, то терпеть себя впоследствии ему станется непросто.

Кирой стукнул тремя пальцами о бляху на поясе и спросил непроницаемым тоном, слегка задрапированным в дружеское расположение:

— Позволь спросить, а отчего тебе нужна именно она?

Гость молчал. Кирой со сдержанным любопытством ждал, откинувшись на спинку кресла. Хотелось схватить гостя за грудки и заорать что-то пафосное. Вроде "Говори!" или "Сейчас ты мне всё расскажешь!"

— А ты, собственно, кто такой? — выказал дурные манеры гость. Неудачно повернулся, сморщился от боли и со свистом втянул воздух сквозь зубы.

— Я, собственно, её муж.

Гость смотрел скептически. В какой-то момент Кирою подумалось, что не скептически, а сочувственно и подсчитывая Кироевы рога. Мысленно он дал себе подзатыльника и выложил последний и единственный козырь.

— Я, конечно, не Кошка, — несколько насмешливо, — но с простым делом могу и справиться.

Гость напряжённо молчал. Кирой не мешал ему. Тхошо поглядел на совсем уже тёмное небо за окном, закрыл глаза, открыл их и заговорил.

"А с Оленеморной второй поворот налево", — в третий раз проворчал Кирой себе под нос, вглядываясь с облучка в темноту. Оленеморная оказалась из тех улочек, которые извиваются через полгорода, как змеи в брачном танце, пересекаются в двадцати местах с другими улицами и с собою же… И всё — задворками, никогда не выползая на свет. Править каретой Кирою не приходилось уже лет шесть. Тем более — по подобным колдобинам и на ощупь. Кто-то, кажется, не поленился сообщить об этом лошадям: мерзавки вышагивали, как придворные дамы в саду илирского короля. Когда Кирой поводьями и сдавленной руганью убеждал их бежать скорее, они сокрушённо качали головами и сочувственно косились на психа. Куда — скорее в таких потёмках? Ты что, правда хочешь скорее? И Кирой соглашался про себя, что неправда, что не хочет. Очень уж хорошая была темнота, глухая, подвальная. Особенно, когда герцог нашёл-таки второй поворот — щель между стенами, сделавшими бы честь среднего пошиба крепостице. Щель увела в настилы. Кирой напряжённо вслушивался в гнилое дерево под колёсами, тосковал о ещё одном фонаре и прикидывал, как будет искать дорогу обратно.

"Дом на отшибе" опознать удалось на удивление легко. Стоял он действительно наособицу, возле самой воды, и действительно отличался внушительными для Собачницы размерами.

("И кто там меня ждёт? Тоже к врачу везти во весь опор?" — "Нет, на Теотте ни царапины".)

Кирой спрыгнул, тут же пожалел об этом, забрызгавшись мало не по пояс, и подошёл к двери, кутаясь от зарядившего снова холодного дождя и как-то лениво думая, что с этими новомодными именами никогда не разберёшь, где мужское, где женское. В соответствии с инструкцией, стукнул два раза. Подождал — ничего — и потянул дверь на себя. Дверь открылась без звука, и на Кироя повалился кто-то незнакомый. "Никакого разнообразия", — подумал Кирой — и погрешил против истины. На этот раз падающий в объятья незнакомец не стоял, а сидел, и был он не он, а она. "Оп", — подумал Кирой и переместил руку с груди на плечо. И почувствовал что-то острое и металлическое, вопросительно уткнувшееся в рёбра.

— Теотта?

Вопрос под ребром стал менее остро, но с повестки не ушёл.

— Я — при Кошке, — сказал Кирой в соответствии с инструкцией и почувствовал себя полным идиотом по собственной инициативе. Кинжал от рёбер убрался.

— В Веройге, — тихо скомандовала Теотта.

— К Верго, — отозвался Кирой, помогая ей подняться. — В городе белых — как крыс, так что едем в Ивовый дом. Ол Кеуно, думаю, уже там, оживляет нок Шиджаа.

— Как тебя зовут?

— Кирой Тедовередж-тай граф ол Тайтеро кьол Кайле, — отрекомендовался герцог.

— Риршия Арачанана, — сказала Теотта, поднимая голову, чтобы видеть приступку кареты. На её лицо скакнул свет фонаря, висевшего у облучка.

"Ненавижу церковников", — подумал Кирой. Риршия-Теотта была красива той яркой и непривычной для северян красотой, что отличает чёрнокожих дочерей дазаранского юга. Это лицо перечёркивал через бровь и висок чёрный от крови рваный порез.