Мария Капшина - О верности крыс

— Дай мне зеркало, — очень спокойно сказала Риршия. Кирой оглянулся. Ол Кеуно уставилась на него почти панически. Герцог пожал плечами. Лекарка порылась в поясном мешочке (Кирой видел, как она кусала губы, отвернувшись от Теотты) и подала лежащей старое зеркальце. Риршия подняла к лицу стекло с багровым и белым драконами вокруг. Кирой ещё раз подумал, что она была очень красива — пускай не так, как Мише, совсем другой красотой. Залеченный руками и магией рваный шрам выглядел старым и хорошо зажившим, но был ясно виден даже в свечном свете. Кирой отвернулся.

— Спасибо, — сказала Риршия, отдавая зеркало.

"Убью, — думал Кирой, пялясь в окно. — И пусть только какая тварь попробует посметь! Мише! Домой! Сейчас же!"

баронесса ол Кеуно

2279 год, 9 день 1 луны Ппд

комнаты ол Кеуно, Веройге, Эрлони

— Ну, что так приглядываешься? Не приглянулась?

Зеркало молчало. Тисса усмехнулась и увидела на лице отражения, что усмешка вышла совсем не её, чужая. Так хмыкала Кошка да ещё — Кхад, пока была Кхад, а не ол Тэно. Тисса, которая так и не научилась называть себя "Тирхесша ол Кеуно", скривилась и отхлебнула ещё.

— И правильно, — сказала она отражению, не глядя на него. — Себе я б тоже теперь не приглянулась. И, главное, с чего бы? Лучше быть не может, слава Гиллене, с кем это после такого дерьма лучше становилось! Точно так же всё, как и было, как и будет, как всегда… как всегда… Ррагэ с ним.

— За здоровье императрицы! — возгласила она и подняла бутылку. Зубы мерзко стукнули о горлышко. Вино хорошее, прославленное зангское чёрное. Впрочем, на данной стадии это уже совершенно не имело значения. Да и вообще, пить вино Тисса не любила. Как и пиво, мёд, сидр и прочие алкогольные напитки. Потому глушила залпом и по возможности более крепкое. Вот и сейчас вино в бутылке плескалось молодое, чтобы крепости вовсе не чувствовалось, а эффект проявился поскорей. Чтобы пилось, как компот.

Она выглядела ещё младше, чем была — светловолосая и светлоглазая девчонка, укладывавшая волосы в узел на северный манер, хотя вовсе не знала, откуда родом, да и не связала бы по-лаолийски даже двух слов. И ей решительно не нравилось в Веройге. Наверное, в другой ситуации она никогда не жила бы в городе. В детстве, которое всё хуже получается вспоминать, часто снился домик из тёмных, старых брёвен, где-то в сосняке, на берегу холодной реки. В сосняке, вопреки своему названию, росли подосиновики. И светловолосая девчонка смеялась и прыгала на одной босой ноге, счищая с подошвы другой хвоинки и кусочки коры, приклеенные смолой. Кто его знает, может, и был где-то этот дом. А может, и не был. Сниться вот перестал.

Веройге точно есть. Есть, если не мерещится спьяну, конечно. Сейчас и здесь. Камин этот громадный — не абы чем выложен, а керамической плиткой из Эгзарта, мечтой столичных модниц. Тёплый ещё полночи после того, как прогорит. Гардины тяжёлого бархата, вид на озеро за ними. Шёлковое сиденье кресла, светлая столешница, на которой чёрной дырой кажется винная лужа цвета запекшейся крови. Бардак такой на столе, даже если не замечать бутылок, мама не горюй! Склянки какие-то, чернильница с чем-то, совсем не похожим на чернила, комок какой-то тряпки, деталь туалета, наверное. Травы. Сколько раз прятала травы, и всё равно выползают на стол, будто живые. И как это им удаётся? Высокий же, зараза, и скользкий, руки соскальзывают с края, только попробуешь опереться, чтобы встать. И бес с ним, посижу. И то сказать, куда это я собралась? Стол вытереть, разве только… Опять, наверное, какие-то письма залила, как глаза себе. Как совесть залила. Впрочем, зальёшь такую, как же. Вон, как стол этот: сколько на нём ни пьянствуй, дерево по-прежнему светлое, хотя и лужи, и пятна… Придёт утром горничная, пряча равнодушные глаза и стараясь не хихикать очень уж откровенно, вытрет всё, уберёт, и будет всё, как раньше, как раньше, как всегда.

Утром придёт?.. А уже ведь утро. Раненько начала сегодня, раненько. Или продолжила? Продолжила, наверное. Судя по количеству бутылок под столом, на столе и — дорожкой — до двери, не первое уже утро продолжаю. То-то в зеркале сегодня такие ужасы показывают.

— И это ты тут нос морщишь, а? Ты, морда мятая? Ты на себя смотрела, не? И не смотри. Пей, не глядя.

Выпила, с третьей попытки убрала волосы с лица и осклабилась в потолок. Задумалась: сказала она это зеркалу или только собиралась? Подумала только или сказала?

Неважно. Всё неважно.

Неважен Умник, чья месть оказалась совершенно вразрез с политическими нуждами. Неважна вялотекущая война с Лаолием, где вдруг объявился сын Нактирра ол Истаилле. Неважны попытки Кошки выяснить, как с этой историей связан Джатохе, и неважна злость Кхад, когда не получилось. Неважно лицо Теотты, отчего всё равно больше испугалась не сама она, а одна глупая лекарка. Неважны вытяжки из трёх корней, убивающие незаметно во сне, если капнуть каплю на губы. Неважен яд горной серой змейки, убивающий мгновенно, едва попадёт в ранку, даже самую маленькую. Неважны яды для клинков, чтобы не заживали раны, неважны безвкусные яды, которые можно подмешать в любую еду и спокойно подождать дней шесть-восемь, неважны ядовитые запахи, неудобные в применении, неважны яды, отнимающие зрение, даже если уколоть в пятку. И смешанные с её магией и действующие как угодно — тоже неважны. Неважно, кому они предназначены, хоть бы и тебе самой, хотя нет, своих она не станет убирать, а жаль. А жаль… И по собственной воле уйти нельзя, потому что её боишься больше, чем Кеила. Потому что не осталось собственной воли, но это тоже неважно.

И вино, которое тоже яд, тоже неважно. Всё равно, оно везде. И в баночке мази тоже. Везде вино. Почему же оно не кончается? Надо выпить его всё — и тогда всё будет хорошо. Всё, для всех, навсегда. И для меня тоже хорошо, немножко.

Мне и сейчас хорошо. Замечательно. Не видишь? Что ж ты так! Ведь не изменилось ничего. Один раз изменилось, когда наткнулась Кхад на меня, никому не нужную, даже деду, потому что умер он. Тогда стала нужна — единственное, чего хотелось, и хорошо стало, знала с тех пор, что делать, зачем делать, и могла. А теперь всё то же, но не могу. Почему-то.

Кажется почему-то (спьяну, наверное), что раньше, когда были мы — и мир против, тогда всё было правильно. Тогда, кажется, можно было всё, можно было — и яды, и кинжал в спину. Тогда, кажется… Кажется. Кажется, не кажется, неважно. Тогда — не думала, что можно, что нельзя. А теперь что-то разладилось. Теперь что-то не то, а что… Совесть, говоришь? Пей лучше уж. Сама выбирала, никто за уши не тянул.

А остальным — хоть бы хны, проходит всё, как ветер сквозь волосы. Как они не видят, куда мы все идём? Лорд вроде бы что-то видит, а не делает. Я тоже не делаю, но я — что ж я, я только и могу, что реветь да надираться, а он может вырваться, да не хочет. Видит, что делается, но не хочет. И бес его знает, что его держит: присяга, что ли? Впрочем, всех нас держит одно и то же. Одна и та же. Хриссэ вот ушёл, не побоялся. Показывается иногда, приказы выполняет, делает вид, что её, что остался. А сам — ушёл. И ничего она не сказала.