Мария Капшина - О верности крыс

— Мне нужно в Веройге.

— Тебе нужно к врачу, — Кирой усадил её и примерился отодрать от плаща полоску. — Где перевязать?

— Нигде, сама уже. Крови много ушло. Это Кошка сказала — в Ивовый дом, или ты сам дуришь?

— Мише дома не было. А в Веройге сейчас ехать незачем, хотя бы оттого, что императрицу ты там всё равно не найдёшь.

"Ну а кроме того посол Дазарана вызвал бы таким поступком десяток толкований, и все — совершенно лишние".

Посол Дазарана по дороге домой хохлился, кутался в плащ и думал о высоком. О том, как доблестным подвигом послужить отечеству. Вот, скажем, отечеству не нужна война с Империей. Война нужна Империи, потому что среди дазаранских генералов нет ни одного яркого ума, зато их хватает в Империи, придирчиво подбираемых ол Баррейёй, Джатохе и ол Тэно из всех провинций и всех сословий. Пока от войны удерживает пара причин. Отсутствие у Империи границы с Дазараном, отсутствие хорошего морского флота, неудобное расположение Занги на побережье, а также нежелание Его Святейшества сдавать позиции. Лэнрайна ол Тэно грезит абсолютной властью, а светлейший Джатохе не видит, почему власть земная может быть выше небесной. Когда людей из ближнего круга императрицы преследуют по всему городу белые… Как частное лицо двадцати лет от роду Кирой изнывал от любопытства: что же такого нашли на истового наместника Вечных. А как посол и патриот Дазарана — обязан был выяснить и вернуть Его Святейшеству. Получить благословение на вбивание клиньев во все щели имперского фундамента. В рамках недопущения распри и укрепления дружественных отношений.

Хороший район — Собачница, тихий. Прирежут раньше, чем успеешь пикнуть. А старый Арн примет всё; чего он только не насмотрелся за долгую жизнь. И женский труп с перечёркнутым лицом его не удивит. И кто узнает, дошла ли она до того дома, где должна была ждать, нет ли? В доме был, кровь нашёл, её — нет. Или просто на белых наткнуться. Закрыть лицо, пофехтовать, подставить руку под порез и ретироваться перед лицом численно превосходящего. Тогда, правда, самому пакет прочесть не удастся. А бумага очень уж завлекательно шуршала под одеждой Риршии Арачананы, землячки-предательницы.

Много возможностей открывает благородная должность посла.

— Йях! — прикрикнул Кирой и хлестнул поводьями.

Дазаран, земля оазисов! Караванные пути и горные тропы. Танец девушки и степь в тюльпанах. Лошади с человечьими глазами и Зегере, город в лепестках персика. Ковры, пахнущие корицей и мускусом. И люди с бараньими душами. Не те, что поют у ручья под плач лакированной тростинки-азенны. Не те, что летят в бой и бьются безоглядно. Не те, что со сбитыми коленками и дочерна загорелыми спинами ловят ящериц и воруют вишни. Не те, что куют сабли и ладят сёдла. Не те, что пытаются что-то выправить, теряя последнее влияние при дворе. Те, что играют в политику, не умнее сами, чем Дадарач-веше, да продлит Всевышний его годы вечно, чтоб не вступил на престол его наследник, ходящий под себя и пускающий слюни на тридцать четвёртом году жизни. Хоть самому пробиваться в регенты, Вышний правый! А для этого — прославить имя Тедовереджа, дазаранского посла при имперском дворе, благородными деяниями во славу родины! Заручиться поддержкой Джатохе и всей имперской оппозиции! Яшше и все демоны!

Кирой ругнулся вслух и снова наддал поводьями. Хотя лошади, конечно, не виноваты, что хозяин — патриот и чистоплюй одновременно. Нельзя допускать, чтобы Джатохе вышел из игры. Хотя толку… Парой лет раньше, парой лет позже, при Дадараче или после его смерти, если и правда не пробиваться в регенты самому… А как тут пробьёшься, когда Атаджашад и Шереверар, и старшая жена наследника…

Карета судорожно переехала что-то крупное, напомнив Кирою, что надо смотреть на дорогу. Он стал смотреть — и смотрел секунды три, пока не всхлипнуло тихо и не отвалилось колесо.

"Везёт, как Наренду", — подумал Кирой, с неожиданной для себя самого сноровкой останавливая лошадей и соскакивая с валящейся на бок кареты.

Ругаясь себе под нос и пытаясь выбрать между верховой ездой без седла и поводьев — и починкой колеса, Кирой перерезал постромки так, чтобы лошади могли нормально стоять, но не сбежали, отцепил уцелевший фонарь и полез выуживать из кареты Риршию.

"Сейчас бы белые навстречу, чтобы нам прыгнуть под настил, в воду прятаться, пока бумаги раскиснут… Если там бумаги, конечно, а не шёлк."

Открыл дверцу и задумался на миг, каким именем окликнуть.

— Риршия?

Тёмная куча тряпок лежала молча и не отзывалась.

— Теотта? Ты жива?

Молчание отчего-то не походило на знак согласия. Кирой поставил фонарь на бок лежащей кареты, рядом с дверцей, и осторожно спустился внутрь, стараясь не топтать чужие руки. Пульс был. Когда дазаранец стал осторожно поднимать женщину, бумаги зашуршали под рукой совсем рядом с раной на боку, откуда сквозь повязку снова обильно потекла кровь. Кирой со всей возможной бережностью выволок Риршию наружу. Землячка была дамой крепкой и тяжёлой, а стоять в перевёрнутой карете оказалось на редкость неудобно. Переваливаясь через каретную приступку, Теотта не то охнула, не то зашипела, но глаз не открыла. Кирой уложил её на мокрое дерево настила, под фонарём, который перевесил на задравшееся колесо. Задумчиво стоял и глядел на неё секунд пять, теребя ухо. Присел рядом и вытащил пакет, основательно перемазанный кровью Риршии. Бумаги были завёрнуты в плотную кожу и перевязаны крест-накрест. Узлы на пакете красовались такие, что Кирой засомневался, что сумеет распутать, не то что завязать обратно. Перевернул пакет. С другой стороны кожу пересекали два пореза, сходясь углом. Кирой поморщился, потом — "За все грехи Вышний судит единожды" — расширил и углубил порезы, закатал свой левый рукав, махнул ножом по предплечью и тщательно залил кровью открывшийся внутри пакета треугольник текста. Бумага всё-таки. Удачно. Не читая, следя за тем, чтобы кровь равномерно и глубоко впитывалась, попадая и внутрь. После чего вернул потяжелевший пакет на место и занялся перевязкой.

Домой добрались верхом, еле-еле. Кошки ещё не было. Кирой довёл Риршию до второй гостевой комнаты и ушёл переодеваться и мыться. Послонявшись по дому и заглянув к спящему нок Шиджаа, вернулся — когда ол Кеуно уже как раз закончила со швами, мазями, отварами и наговорами. Кирой скользнул взглядом по лицу Арачананы и спросил о её здоровье у лекарки. Тирхесша ол Кеуно выразила уверенность, что опасности для жизни нет. Смотреть в лицо Теотте она избегала. "Хорошо", — сказал Кирой, поискал, где бы сесть, пересёк комнату и устроился на подоконнике, как раз уместившись в узком оконном проёме. Сомнения толкались в голове, как базарные бабы, и оттого дазаранцу хотелось вести себя хамски. Он отвернулся из комнаты во двор. Строго говоря, двора он не мог увидеть сквозь крупные, в две ладони, стёкла в свинцовом переплёте. Окно выходило в узкий колодец из двух стен, древней ивы и покатого навеса над поленницей. По стене, в которой сидел Кирой, вился почти невидимый в мокрой ночи и сухой по случаю зимы виноград, на котором никто и никогда не видел ягод. Под ивой, наполовину в тени, ржавел под дождём старый медвежий капкан. Мише по-прежнему не было.