Евгений Филенко - ШЕСТОЙ МОРЯК

— Хорошо, Локи, — сказал Бьярки. — Надеюсь, что я смогу вернуться в дом Хейд Босоногой, а ты не обманешь меня, как обманывал самих асов. И когда я вернусь, то, быть может, готов буду побеседовать с Вальдимаром конунгом на понятном ему языке.

С этими словами Бьярки протянул руку, чтобы отважно толкнуть дверь хижины Хейд Босоногой, сделанную из простых досок, какие удалось насобирать колдунье на морском берегу. Но перед лицом его сама собой со скрипом отворилась дверь из мореного дуба, в которую были прихотливо вставлены куски тонкой слюды. В смятении опустив руку, он все ж таки превозмог охвативший душу его страх и на подгибающихся ногах ступил в просторную светлую келью.

— Preved, Medved , — промолвил статный бородатый старец в белых одеждах, обратив к нему широкое светлое лицо, исчерченное глубокими морщинами.

— Я не понимаю! — с горечью воскликнул Бьярки.

Старец поднялся с дубовой скамьи. Не спеша, опираясь на посох, обошел широкий, прикрытый полотном стол. Протянул руки навстречу юноше.

— Ja uznal tebja , — сказал он. — Ту Molodoj Medved, syn Veselogo MedVedja i Medveditsy-Maliny, moy vnuk. Как ty vozmuzhal! Gde ty byl vsjo aeto vremja?

Бьярки помотал головой и зажмурился, словно боялся, что его рвущееся от боли сердце выскочит через глаза.

— Я не понимаю, — повторил он упавшим голосом.

— Posmotri, vot tvoja mama, Medveditsa-Malina , — сказал старец и указал на сидевшую в сторонке увядшую уже, но по-прежнему прекраснейшую из женщин, какую только мог вообразить себе Бьярки.

Волосы ее, цвета чистого серебра, перехвачены были простым обручем, платье из обычного холста вышито дешевым бисером. Но в пору цветения она была краше, чем Хейд Босоногая, хотя и нелегко себе такое представить.

— Mama , — сказал Бьярки, и память о прошлом, казалось бы, навсегда утраченная с тех пор, как викинги увели его с собой из родного леса, вернулась к нему.

— Zdravstvuj, synku , — сказала мама. — Teperj ja znaju, ty zhiv. Туvernul mne radostj. Kakoj zhe ty stal krasavets, nastojaschij voin...

На неверных ногах Бьярки подошел к ней, опустился на колени и уткнулся лицом в теплые мамины ладони.

— Ту pomnish svojo imja ? — спросила мама.

— Da , — отвечал Бьярки. — Ja Medvedko !

17

Когда Откель Разумник и Оттель Долдон опустили топоры, то увидели, что весь двор завален трупами врагов, а земля дымится от пролитой крови.

— Кого это мы с тобой так весело рубили день и ночь? — спросил Оттель. — У меня даже руки устали. А ведь я, худо ли бедно, берсерк.

— Я думал, ты знаешь, — ответил Откель.

— Никогда я не видел этих людей, — сказал Оттель. — Не из нашей они долины. Да и стал бы я беспричинно убивать соседей, с которыми еще вчера делил брагу и лепешку! Может быть, ты встречал где-нибудь таких уродливых чужеземцев?

— Нет, не встречал, — сказал Откель. — И даже не слыхал, чтобы в Исландии носили штаны отвратительного розового цвета.

— Может быть, это бьярмы или слафы? — спросил Оттель.

— Не думаю, — ответил Откель. — Ты когда-нибудь видел слафа с таким гладким лицом, словно на нем отродясь не гостевала борода? В сумерках я мог бы принять его за женщину. За очень безобразную женщину.

— Нет, не видал я таких слафов, — согласился Оттель. — Я и других-то слафов не упомню когда видывал. Разве что нашего малыша Бьярки. Да и у того, когда я повстречал его в прошлую субботу, на щеках росло что-то похожее на бороду.

— И уж точно у слафов не бывает по три руки, — заметил Откель.

— И по три ноги, — добавил Оттель. — Да еще коленями назад.

— А чтобы у ратника глаза были выпучены, как у стрекозы, — сказал Откель, — о таком я даже от пьяного скальда Финнбоги по прозвищу В Душу Мать не слыхивал. А уж от старины Финнбоги чего только не наслушаешься, особенно когда тот начнет сочинять про похождения Локи в опочивальне Фрейи.

— Да тут и сочинять нечего, — промолвил Локи. — Просто рассказывай как было, и уже смешно делается.

— А славная была резня, — сказал Оттель. — Долго о ней станут вспоминать в Медвежьей долине.

И Оттель неожиданно для всех сказал вису:

Вышел клен, жаждущий битвы,

из тумана,

Вынул треску битвы из кармана,

Облачился в звенящую рубашку

повешенного,

Вскинул луну носа корабля на плечо,

Обещал закружить всякого

в буре копий [45] «Клен, жаждущий битвы» — воин. «Треска битвы» — меч. «Звенящая рубашка повешенного» — кольчуга. «Луна носа корабля» —щит. «Буря копий» — битва. Кеннинги употреблены нарочито бестолково, в соответствии с поэтическим даром слагателя висы.

И утопить в море его же крови,

Коли тот откажется выйти вон

И приступить к несению дозора.

Некоторое время все молчали.

— Что это с тобой? — наконец удивился Откель.

— Я сказал вису, — пояснил Оттель.

— Кто из нас двоих Разумник? — спросил Откель.

— Ах да, — сказал Оттель, — прости. Но я вдруг подумал, что виса — это такое дело, на которое способен всякий дурак.

— Никогда больше так не делай, — велел Откель. — Твоя виса будет пострашнее, чем когда ты начинаешь грызть кромку щита и пускать пену ртом.

— Меня даже прослабило немного, — добавил Локи. — Видишь, я, весь в дерьме.

— На тебе незаметно, — успокоил его Откель.

— А еще я подумал, — сказал Оттель, — с той славой и с теми ранами, что мы с тобой себе заработали, и жить дальше нет особенной нужды. Но и помирать обидно.

Откель обнял его, как брата, и сказал:

— Теперь у нас с тобой одна судьба.

Оттель, поразмыслив, сказал:

— А может быть, и две.

— Нет, одна, — возразил Откель.

— Или две, — ответил Оттель.

— Нет, одна!

— Нет, две!

Тут они подрались немножко, но до мечей дело не дошло. Поэтому они помирились и с тех пор жили душа в Душу.

18

Никому не ведомо, сколько Вальдимар конунг и его ратники блуждали в смрадном тумане. В рядах ирландцев слышался ропот, в сердцах поселилась неподобающая воинам тревога. Единственно страх перед гневом конунга удерживал бывалых воителей от того, чтобы открыто высказать недовольство, усомниться в успехе набега, когда, казалось, даже местные боги восстали против чужаков, и призвать к отступлению. Да никто и не ведал, куда и как отступать.

Лишь под вечер каким-то чудом смогли они выбрести на утоптанную тропу между скал. А еще спустя некоторое время, когда на низком небе в разрыве между серых туч взошла Звезда Фрейи, они вышли к морю, на что, ка залось бы, давно уже оставили всякую надежду.

— Глядите, — сказал Вальдимар конунг. — Если это не Утиный утес, то пусть я первый прослыву незрячим.

— И правда, — заговорили ратники. — Ни с чем этот утес не сходен более, чем с утиной головой.

— А вот и хижина на нем, — промолвил Вальдимар конунг. — Похоже, здесь наш поход и окончится. Осталось всего ничего: забрать книги и спалить все, что горит, не исключая и саму колдунью. А уж до дома мы найдем способ добраться со всей резвостью, на какую способны те ладьи, которые мы здесь захватим. Вперед, воины, нынче неплохой вечерок для веселья!