Хаген Альварсон - Девятый Замок

На рассвете Митрун очнулась. Рядом с ней сидели Корд'аэн и Снорри.

— Мой рыжий котёнок, — ласково прошептала она.

И вновь погрузилась в забытье.

Снорри нес её обратно на руках. Глядя на неё с любовью, а на Корд'аэна — с чёрной, нутряной, чадящей ненавистью.

Он оживил меня.

По просьбе Митрун, конечно же. Я не обижался на неё за это… старался не обижаться изо всех сил. Сказать по правде — получалось не всегда.

А вот Корд'аэна я не простил. Конечно, он не мог отказать Митрун. Да только мне от этого было не легче. Не было большого желания возвращаться в мир людей. Хотелось лишь сна и покоя. Я заслужил покой. Что жить в рухнувшем мире. Колдун выдернул меня из объятий сна, он заставил мою Митрун плакать и звать меня, и я вернулся по дороге её огненных слёз. И каждый шаг был пыткой. Да, он тоже звал меня и скорбел, но что толку с той скорби.

Нет, я никогда не смогу простить.

Люди вначале не поверили, увидев меня живым. Потом начали шептаться, косо глядели и чертили Руну Охраны, когда я проходил мимо. Были и такие, что не таясь величали меня не иначе как мертвяком, упырём, ублюдком Хеллы (не иначе услышал сей кённинг у кого-то из старых скальдов, не сам же придумал). Я думал было и впрямь поскрежетать зубами, повращать глазами, да передумал. Попросту лень было на них тратиться.

Да и по правде-то я их понимал. Сам с трудом верил, что жив. Память моя была пуста, а там, где были воспоминания, остался лишь болотный туман. Разум вспомнил многое за несколько дней, но сердце оставалось в беспамятстве. Митрун… я любил её, конечно, я всегда её любил, но теперь эта любовь горчила болезненным оттенком.

Глупый колдун.

Конечно же, он не смог оживить меня, хотя и воскресил. Какая-то часть меня осталась там, в чертогах смерти. Иногда я плачу по ночам, обнимая мою спящую Митрун.

Осенью, после праздника Аргильд, когда были принесены жертвы и благодарности за урожай, я наконец-то познакомился с родичами Митрун. Эльва насплетничала обо мне, но Лаунд Лысый, отец моей милой, не зря был лагеманом Аскенхольма. Он жил своим умом. Он же и устроил нам славную свадьбу, так что я засиделся в Ясеневой Горке до самых холодов.

Спустя год после моей смерти тени прошлого вернулись. Они обступили меня, взяли в кольцо, и я провалился в край туманов. Покой и освобождение влекли меня в бездну, и плач Митрун не мог удержать, вызывая только раздражение и гнев. Тогда вновь пригодился Корд. Он отправил меня в поселение Равендаль, что в Альвинмарке. Искусные лекари из Народа Холмов поили меня отварами неведомых трав, вели долгие беседы, читали надо мной заклинания. Я бродил по лесу, что рос окрест, слушал ручьи и птиц, шёпот ветра в кронах, одинокие звёзды, и забывал о том, что я мертвец. Но однажды ночью ко мне в келью зашла та самая маленькая девочка-цверг, которую давно убили братья Вилисоны, и спросила, как я себя чувствую. Я ответил, что, спасибо, хорошо. Тогда она заплакала и рассказала, что злой ветер Морсинсфьёлля жестоко наказал её родичей за поражение у стен Норгарда.

— Когда мы придём следующий раз… ты будешь там, рыжий безумец? Скажи, что нет!

— Я могу и не дожить до этого дня, — уклончиво отвечал я. Ибо не знал, станет ли у меня сил ещё раз взойти на стену с оружием. Не плюну ли я в следующий раз на гибель мира.

Потом я проснулся. В тот же день отправился домой. Лекари только развели руками.

Минуло еще два года. Не сказать, чтобы мы с Митрун жили плохо, но и без большого счастья. Не так жили мои родители… Мне было на всё наплевать. Я много пил и мало работал, и люди говорили, что пиво у Турлогсона уже не то. Этер трактирщик теперь покупал у меня эль по дерьмовой цене, но ведь и сам эль был дерьмовым, да и людишки — под стать. И ни разу не ходил я к Старому Балину и не говорил с ним. Однажды Митрун просто устала от меня и уехала к родным, оставив меня поразмыслить, не стоит ли нам разойтись. Я не хотел думать о том. Ни о чём не хотел думать.

Ибо слова мёртвой девчонки-цверга звучали в моём сердце, возвращая жажду тумана.

И коль скоро мне предложили бы отправиться в Девятый Замок, я согласился бы только ради того, чтобы не дойти туда.

В дверь постучали.

Я оторвал взгляд от пылающего камина (бабье лето кончилось, осень вступила в свои права, и было прохладно) и взглянул на часы, висевшие над очагом. Такие, говорят, висят теперь на ратушах всех южных городов. Забавная штука. Тикают… Свадебный подарок от тестя. Зачем Лаунд это сделал — осталось для меня загадкой. Как будто тяжело узнать время по солнцу или на худой конец по песочным часам…

Было шесть пополудни. Эльри обещал зайти в девять. Кого нелегкая судьбина принесла?

Стук повторился. Довольно настойчиво. Так дерево стучит о дерево.

Дубьё о щит. Боль в руке. Слюнявые морды. Клочья шерсти. Глаза. Глаза. Глаза…

— Нет, — прошептал я, — мы убили их всех. Не хочу никого видеть.

Тук-тук-тук.

Будто посохом. Корд'аэн? Нет нужды ему открывать.

Тук-тук…

— Да ты, холоп, не уймешься… — проворчал я и пошёл открывать. Распахнул дверь настежь, надеясь зашибить незваного гостя, и заорал:

— КТОТАААМ?!..

Крик застрял в горле.

На пороге стоял кто-то очень знакомый. Где-то я уже видел этого толстяка, эту роскошную золотую бороду, эти синие глаза, клетчатый кафтан…

" — Уберите! Уберите зеркало! Ааааа… — трясся толстый бородач, заливая рот слюнями, плача и жалко мыча, и ужас его налитых кровью глаз пугал даже меня…"

— Приветствую, брат-двергин! — возвестил гость.

— Не припомню, чтобы мы братались, — хмуро заметил я. — Тебе кого, гость?

— Ты ли Снорри сын Турлога, он же Снорри Пивовар, он же — Снорри Безумец?

— Снорри, сын Турлога, пивовар, к услугам твоим и всего твоего рода, — представился я, и добавил шёпотом, — а за безумца можно и в глаз отведать. Я этого не люблю.

— Что так сразу — "и в глаз"? — обиделся "брат". — Моего рождения и смерти желали только от того, что я-де похож на одного господина, которого потом всё равно оставили в приюте для умалишённых. Думалось мне, вы, вирфы, порядочный народ…

— А сам-то ты кто таков?

— Асклинг, следопыт из Альвинмарка.

— Ну проходи, Асклинг…

Он не назвал ни рода своего, ни отчества, ни даже откуда сам. Альвинмарк — большой. И что-то я не слышал, будто двергов брали в следопыты. Его кожа как-то странно блестела в свете заходящего солнца, словно ошкуренная доска, да и глаза не вращались в глазницах. Слепой? И тут я заметил на его желтоватом лице трещину. Не морщину, не шрам — ТРЕЩИНУ! От уха до подбородка. Борода же его словно приросла к шее…

— Сдается мне, что ты — не из народа Двергар, — сообщил я ему, выуживая из-за спины топор-подарок Эльри. Я теперь не расставался с этим топором. Легче от этого не было, но я и не хотел, чтобы было легче. Наоборот. Я не имел права на облегчение. И дело не в совести.