Хаген Альварсон - Девятый Замок

Мы стояли спина к спине, рядом со Старым Балином. Цверги бросались, ломали копья с костяными остриями. Сотни против пятерых. Мы держались долго и умирали молча.

Клянусь бородой, мало кто из живущих может поведать о своей гибели.

Первым пал тот, кто начал бой, — силач Кеарб. Его сбили с ног бревном, а потом зарубили топориками. Затем ушли женщины Лундар — я не заметил, когда это случилось. Потом — Унтах кан Орвен, ему пронзили сердце костяной иглой. Был бы у него панцирь, глядишь, и выдержал бы. Я же стал последним. Я рубил живое мясо, сколько мог, а потом меня повалили и раздавили в доспехе.

Ещё я смутно помню волны тумана, и пение рогов, и гром барабанов. Это древние норинги сошли со стен и потеснили цвергов. Багровый всадник жёг их огнём, скача сквозь вопящую толпу, воняло палёным мехом. Ругин-колдун орудовал жертвенным топором, и от каждого удара падал десяток. С неба рухнули две птицы: белоснежная орлица и янтарный беркут. Они разрывали бегущих в клочья, сыпали с крыльев огнём и молниями.

Но это не был конец.

Мир накрыли тучи чёрной пыли. Трещал ствол Старого Балина. Кипела гневом Андара, и водяные столпы смывали в бездну цвергов. Тролли Восточной чащи швыряли в них обломками скал и деревьев. Маркенвальд-ётун, громадный великан с топором до самого неба, напал на них с востока. На юге же показался древний корабль из ногтей мертвецов. Бледные и синие воины прыгали с борта на берег и щедро сеяли смерть, словно овёс лошади Хеллы. Громко жужжали чёрные пчёлы со старых пасек, жалили насмерть.

Ни один цверг в тот день не ступил дальше борга.

И тогда ветер сдался. Но перед тем он проклял Норгард, проклял норингов, проклял нас пятерых и наших родичей. Ничего не сказал ему на то Старый Балин. Никто ничего не мог сказать в этом новом безмолвном мире.

Потом пришла Сайма, дочь Ловара, и мы играли во что-то. Она звала меня глупым мальчишкой. Она была права. Я же смертельно устал и хотел спать.

Но меня позвали. Ибо безумцам нет покоя на этой земле.

Когда норинги вернулись, то застали свой городок почти нетронутым. Сломало ветром пару деревьев, сорвало крыши с нескольких лачуг да повалило кривой сарай на берегу. И еще замело пылью всё кругом. Однако люди решили, что коль скоро все вооружатся мётлами, то эта беда не покажется такой уж большой.

Поле перед боргом было завалено трупами. Как получилось, что ни один дикарь не ступил на землю Норгарда, и кто же замесил тесто для кровавого пирога, так никто и не узнал. Болтали всякое. Например, что это Старый Балин вышел из земли и остановил цвергов. Или что Корд'аэн принёс в жертву Снорри Турлогсона, и выпил его кровь, и смог совершить великое колдовство. Люди много болтали о том в трактире "Под дубом", впрочем, равно как и о многом другом. Норинги любили почесать языками.

Митрун одной из первых оказалась на берегу. Раньше альдермана Свенсона, даже раньше Эльри Бродяги, она спрыгнула в воду, безнадежно вымочив платье, к ужасу и ярости старой Эльвы, и устремилась к месту побоища. Остановилась возле Балина, погладила иссечённую топорами кору. Увидела ошметки цвергов, обсиженные мухами. Побледнела. Затем заметила кожаный панцирь с нашитыми бляшками. Она боялась рассмотреть его. Ведь она видела, кому Эльри его подарил.

Но взор её скользнул по рыжей бороде. И тихий, сдавленный стон вырвался из груди, и облилось кровью сердце. Да, это лежал Снорри сын Турлога, чей полный страсти взгляд сводил её с ума, и она не могла видеть, что сделали с ним цверги…

Взметнулась пыль. Кто-то был рядом. Дух? Тень?

— Это ты, — тихо, как смерть во сне, сказала Митрун.

Корд'аэн О'Флиннах вперил в неё мутный взгляд. Она выдержала. Чародей отошёл. Он бродил среди трупов, тыкая посохом в тухлые останки, и что-то бормотал на своём родном языке. Он был грязный, потный, заросший, худой как лошадь Хеллы, а лицо его было белее омелы. Он был так жалок, что хотелось подать монетку. Но Митрун не пощадила его.

— Кордан Флиннахсон! — голос дрожал от гнева и слёз, а кулаки сжимали полы чародеевого плаща. — Ты сделал его таким! Ты прекрасно это знаешь! Поэтому — оживи его. Ты можешь, твоя сила велика. Верни мне жениха, которого украл. Ведомо мне, кого надо повесить на сосне, чтобы вернуть мне моего милого.

Корд'аэн молчал, и взгляд его менялся. Небо, полное пыли, отражалось там, чёрное небо, которое наливается грозой, и огонь мешается с водою. Митрун не отшатнулась. В её глазах билось острое стекло, отворяя красные раны, из которых кормились серые птицы отвратного вида, и обращался в песок ненавистный, чужой мир. И ещё там пылал огонь. Чёрный огонь.

Корд'аэн громко, протяжно застонал и медленно осел на землю.

— Хорошо, дочь Лаунда, — кивнул он, глядя на неё с грустью. — Но только ты пойдёшь со мной. Ты будешь петь и плясать, и бить в бубен, и звать своего милого, и плакать. Горько-горько плакать. Делая больно ему и себе. И когда он вернется — ты не узнаешь его.

Затем он резко вскочил, оттолкнул Митрун и направился навстречу Эльри, что молча и гордо шагал к дубу.

— Есть работа, Бродяга, — друид указал на горы за рекой. — Найди гроб по размеру для Снорри да парней, что понесут его в горы. Это надобно сделать как можно быстрее, ибо скоро витязь окаменеет, и дух его уйдет в Чертоги Предков, а соваться к вашим пращурам я не намерен.

Эльри замер с открытым ртом. Потом медленно, тяжело покачал головой.

— Не следует… Я уже видел, как…

— Представь себе — я тоже кое-что видел! — прервал Корд'аэн грубо. — Как ты думаешь, я это задумал из любви к приключениям?!

Эльри посмотрел на Митрун. И всё понял.

— Через пару часов жди нас на Эльдирнесе, — Эльри поклонился, словно с Мировой Горой на плечах.

Гроб с тем, что осталось от Снорри, несли четверо: Эльри, Борин Хакарсон, Эрвальд Эрпасон и Эгги Ёкульсон. Они нарушили наставление предков: не дели дорогу с мертвецом. Борина попросил Эльри, Эрвальд считал, что обязан Снорри, а Эгги… что ж, и ему было что вспомнить.

Говорили в пути мало, только по делу. Митрун вовсе молчала. Пару раз ночью плакала. Никто её не пытался утешить: дураков не было. Все делали вид, что спят.

Шли два дня. Павшего героя положили в пещере на склоне, поросшем можжевельником, после чего чародей приказал всем уйти. Эльри хотел остаться. Тогда Корд'аэн сказал ему:

— Ты не боишься теней своего прошлого? Того, о котором никому не поведал в Норгарде, Эльри Убийца Щенков?

Лёд поднялся в карих глазах Эльри, но быстро опал жидким болотцем безразличия. Он повернулся и ушёл.

А Корд'аэн развел костёр и стал жечь там травы. Потом, когда дурман наполнил пещеру, начал стучать посохом в пол и стены. Митрун по его велению взяла бубен и выбивала тот же ритм. Затем друид заиграл на волынке, и так печальна и заунывна была та музыка, что Митрун заплакала. Сквозь дрожащую пелену слёз видела она, как Корд'аэн начинает странный танец, как он уходит в тени и дым. Воспоминания захлестнули её волной, и она дала волю всей горечи, всей боли, всей обиде, что гноили её сердце.