Ирина Ивахненко - Заря над Скаргиаром

Это письмо, если в нем содержалась хоть доля правды, было бесценно. А Эргереб подозревал, что правды в нем было гораздо больше, и вот почему. Этот агент, один из немногих, не только знал о силе Эргереба, но и однажды испытал ее действие на себе, так что если ему пришлось испытать ее в другой раз, то, по крайней мере, было с чем сравнить. Но вот как он додумался спровоцировать Аскера применить свои способности? Здесь Эргереб ничего не мог придумать, кроме исключительно развитой интуиции своего агента и его желания загладить свою оплошность восьмилетней давности. Хотя впрочем… письмо другого его агента, которое и заставило его обратить на Аскера особое внимание… Она писала, что влюбилась в него так безнадежно, что ей самой не справиться. Это она-то, которая всегда была так осмотрительна и не позволяла пудрить себе мозги! Если Аскер и в самом деле адепт пятой ступени, то вполне понятно, как это ему удалось.

Так-так, нашего полку прибавилось… Эргереб досадливо поморщился. До сих пор другие адепты пятой ступени вели себя тише воды, ниже травы, копя силу по тайным обителям, и он был единственным на этом поприще. Теперь у него появился соперник. Пусть слабый, неопытный, мало знающий о жизни, но соперник. Он уже успел наломать немало дров и причинить аргеленскому престолу немало неприятностей. Говорят, он молод… Что ж, как и каждый, кто молод, он стремится переделать мир по своей мерке и доказать окружающим, что он кое-чего стоит. Ему пока везло, и это к счастью: те, кому везет, считают, что им будет везти всегда, и теряют всякую осмотрительность. Рано или поздно, но он зарвется, и тогда можно будет нанести ему сокрушительный удар.

Второе письмо было прочитано только после того, как осмыслено первое, и все те утешительные выводы, которые Эргереб сделал из первого письма, померкли перед краткими и емкими строками второго.

Автором письма был Гарилаф, тот самый, который прислал Фаэслер почтовую бирхаз и который под видом смиренного отшельника выжал из настоятеля Норло нужные сведения столь неподобающим святому способом. Он дословно передал в письме к Эргеребу свою беседу с Норло, воздержавшись от каких-либо комментариев на этот счет, хотя именно он мог бы это сделать.

— Молчишь, скряга, — недовольно проворчал Эргереб, прочитав письмо Гарилафа, — не хочешь делиться со мной своими мыслями, хотя они у тебя, конечно, есть. Или же то, что ты узнал, слишком непривычно даже для твоего змеиного ума, и ты боишься ляпнуть какую-нибудь глупость? Ну ладно, подумаем сами.

Честно говоря, Эргереб и сам не знал, что следует думать по этому поводу. Истории о животных, которые в результате запутанных скрещиваний случайно или волею богов оказывались обладателями развитого интеллекта и, попав в общество, становились его членами, — да, такие истории в Скаргиаре бывали, хотя и очень редко. Но вот остальные моменты рождения и существования Аскера были скрыты такой плотной завесой… Взять хотя бы его сознание. В письме черным по белому написано, что «он помнит себя с того момента, когда взошло солнце, и что в тот момент он находился на вершине горы». Как это понимать? Ведь любой аврин, пусть он даже не помнит своих первых ощущений на этом свете, все равно запоминает какие-то отрывки из своего раннего детства, полувоспоминания-полуощущения, которые на всю жизнь остаются с ним. А этот, будучи уже вполне развитым физически, был совершенно не развит духовно до пресловутого момента осознания на вершине горы! Прямо история из древних саг: солнце взошло и вдохнуло жизнь в мертвое тело! Прошу прощения, не мертвое, а бесчувственное. Интересно, кто это тело туда положил? Да, еще одна нелепость: Гарилаф писал, что накануне была страшная гроза, и молнии били в гору почти непрерывно. Гм… Если там что-нибудь лежало, оно издохло бы в мгновение ока и сгорело бы дотла. Значит, ночью Аскера на горе не было. Он появился там позднее. В какой момент? В момент восхода солнца. Но это же абсурд!

И тут в мозгу Рамаса Эргереба всплыли строчки, которые он читал не так давно. Где же? Ах да, в Вишере, ведь он был там совсем недавно, перечитал кучу книг, поднатаскал свою силу и уехал. Там, в Вишере, пылится множество фолиантов с богословскими изысканиями и пророческими откровениями. Смысл их темен и зачастую становится понятен только тогда, когда пророчество сбывается, а иногда и намного позже. Как же там было? «И сойдет некто с вершины горы вслед за сонмищем молний, и поколеблет устои, дитя света, возлюбившее тьму, как самое себя».

Ну и что? Имеется в наличии некто сошедший с горы, и сонмище молний незадолго до этого события. А что это за устои? Ну, положим, кое-что уже поколебалось, но в пророчестве ведь не сказано, что пару удачных авантюр можно считать поколебанием устоев. Нет, решительно никаких мыслей на этот счет. Последняя часть и вовсе ни к селу, ни к городу: «дитя света, возлюбившее тьму, как самое себя». Почему «самое», а не «самого»? Конечно, может быть, что все дело в напыщенном слоге пророчества, но ведь откровения просто так не пишутся, в них что ни слово — то свой смысл.

Поломав голову еще с полчасика, Эргереб вынужден был признаться, что не видит в пророчестве ничего определенного, а финалом его раздумий стало то, что он нервно отбросил от себя оба письма и воскликнул:

— Кто сказал, что это пророчество обязательно относится к Аскеру? Пишут в бреду всякие фразы без смысла и связи, а ты потом думай, относится ли пророчество к прошлому, будущему, настоящему, или это вообще не пророчество, а бред досужего монаха?!

Сам удивившись своей вспышке, Эргереб заставил себя успокоиться. Усилием воли взяв себя в руки, он сказал:

— Что это я так раскипятился? В мире каждый день происходит что-нибудь странное, а если вдруг на беду произошло что-то особенно странное, то ни в коем случае нельзя терять головы. Напишу-ка я лучше письмецо Фаэслер: ей будет полезно узнать, что за птицу она пыталась поймать в свои сети. Пусть подумает, нельзя ли ей этого Аскера как-нибудь достать. Нет ничего страшнее оскорбленной женщины, особенно если она умна и имеет влиятельных покровителей. Ну, Аскер, держись!

Наступил день королевской свадьбы. С самого утра в Виреон-Зоре толпилось множество всякого народа; с лихорадочной поспешностью довершались последние приготовления, и в самой атмосфере сегодняшнего утра было что-то радостно-приподнятое, отчего сердцу делалось и тревожно, и сладко. Даже те, чье положение эта свадьба должна была поколебать, не могли противиться праздничному настрою, так что же говорить о тех, для кого эта свадьба была желанным событием!

Сегодня Аскер одевался ко двору особенно тщательно: еще бы, к этому дню ему пошили наряд, слишком модный даже для него, во многом задававшего тон в одежде. Хофтар, который он собирался надеть, соответствовал по цвету обычной одежде Аскера, то есть был черный, но не тот черно-синий, когда на синюю бархатную основу ставится черный ворс с седыми кончиками ворсинок, а черный до такой степени, что одежда казалась вакуумной дырой в заполненном пестрыми красками пространстве. Материал, пошедший на нее, красили краской по его собственному рецепту, причем ни один красильщик тканей не узнал этого рецепта целиком, так что Аскер мог не опасаться, что кто-нибудь другой воспользуется его изобретением. Рукава хофтара также заслуживали особого внимания: вверху шитые точно по пройме, книзу они расширялись до невероятной ширины и свисали до самых колен. Стоило Аскеру взмахнуть руками — и они, как два крыла, вздымались в воздух во всю свою ширину. Края рукавов и полы хофтара были отделаны полоской золототканой парчи в два пальца шириной, что только усиливало черноту бархата. Застежки на хофтаре не было; вместо этого Аскер надел золотой пояс, тоже заказанный к этому случаю. На полированном фоне пояса располагались напаянные фигуры морских змеев, причем каждая их чешуйка была отлита и напаяна отдельно от других. Глаза змеев были сделаны из сапфиров, и от этого казалось, что змеи глядят с пояса холодно и устрашающе. Сразу оговоримся, что описанное украшение только условно носило название пояса, а на деле оно представляло собой самый настоящий корсет, или, даже вернее, панцирь, закрывающий весь живот и нижнюю часть грудной клетки.