Олег Яковлев - Маски Черного Арлекина

Деккер запер свою душу на множество ключей. Ты неосознанно проделал то же самое. Но если ключами к его душе является каждый из вас, Ступивших за край, в которых он вложил часть себя, и чтобы понять ее, нужно понять каждого из вас, то замóк с тебя спадет, лишь если применить один-единственный ключик. И это главный вопрос. Мне не нужно всех этих дешевых, не стоящих ни секунды, ни вздоха, ни удара сердца вопросов о причинах твоих поступков, уверений в твоем раскаянии и прочей бессмысленной ерунды. Главный вопрос стоит так: «Смог бы ты просто вернуться? Смог бы жить , вернувшись?»

– Ты говорил, смысл жизни... Но, знаешь, учитель, я устал жить... я устал бороться... я устал идти. Я благодарен тебе за то, что ты вырвал из меня душу, вывернул ее наизнанку и всунул меня в нее, точно в одеяния. Убить тебя и вернуться к ней – вот был мой план. Сперва я не смог тебя убить, теперь же понимаю, что больше не хочу возвращаться.

– Из-за того, что видел? Совесть? Ненависть к себе?

– И это тоже. Единственное, что меня сейчас печалит, это понимание того, что я никогда не стану тем, кем она могла бы гордиться. Но знаешь, единственный в жизни раз я могу перестать быть эгоистом? Хватит заставлять ее страдать из-за меня. Из-за моей гордыни, каких-то лицемерных порывов и лживых убеждений. Главный вопрос моей души это: «Почему она была во всем, что я видел?» И ответ таков: «Да потому что она и была всем ...» Она всегда была , а меня изначально не существовало. Сперва была идея о неуловимом шпионе в стане некромантов, об отчаянном риске, героизме и самопожертвовании ради людей. После она переросла в идею о том, чтобы сделать все, чтобы перечеркнуть былое и просто вернуться к ней. Я – не жизнь. Я всего лишь идея.

– Всего лишь идея не заставила бы эту женщину не раздумывая покончить с собой из-за того, что ты мертв, она тебя больше не увидит и надеется, что встретится с тобой за краем.

– И я этого ей не позволю. – Впервые после того, как Сероглаз оказался внутри своего собственного сознания, своей души и памяти, его лицо было твердо, как камень, а блестящий взгляд полон уверенности. – Ты многому меня научил, учитель. Не отдавай меня Деккеру, чтобы ему не вздумалось вдруг принести меня ей. Сожги меня или еще что... Прощай.

– Эй, что ты?.. – начал было Семайлин.

Черный Арлекин улыбнулся и кольнул себе палец веретеном. В тот же миг раздался чудовищный крик Арсена, почувствовавшего смертельный выпад за многие мили от этого места.

Магнус Сероглаз упал мертвым. На лице его по-прежнему была улыбка.

Мертвый Черный Арлекин уже не мог ничего чувствовать, иначе в тот миг, когда комнатушка под крышей башни обрела свои привычные очертания, он удивился бы воздуху, пропитанному пахучей влагой и сыростью, а также резкому, как удар кинжала, запаху, который дотошные алхимики смело прозвали бы «Квинтэссенцией Бури» или «Сердцем Молнии».

Старый темный маг в длинном алом балахоне сидел в глубоком кресле перед открытым окном и смотрел на грозовое небо. Если учесть, что оно, это самое небо, было на расстоянии вытянутой руки, то зрелище действительно впечатляло. За ставнями клубился вовсе не туман, а дымчато-серая мгла хмурой тучи. Белые с синеватым и серебристым отливом молнии, бьющиеся, словно изломанные хлысты, исходящие упомянутым ранее резким запахом и окрашивающие всю комнату короткими, мгновенными отсветами всего в пяти ярдах от тебя, не могли не поразить, не могли не испугать, не могли не восхитить. Он привык к ним. Сидя в своей высоченной башне, он наблюдал за молниями вот уже двести с лишним лет. В каждую грозу он открывал ставни, не боясь сырости и влаги, ставил напротив окна свое кресло, садился в него и любовался молниями, предаваясь воспоминаниям.

Это была его слабость – одна из немногих.

Сейчас же призраку нечего было вспомнить. Его целиком захватило настоящее...

– Жаль, что ты их не видишь, Сероглаз, – пробормотал он. – Они прекрасны. И столь же ужасны. У каждой есть свое лицо и имя, но каждая в равной степени безымянна и безлика. Они как люди: всю свою непродолжительную жизнь бьются, исходят болью и спазмами, рвутся от судорог, изливаются громом, чтобы вскоре затихнуть, измельчится и исчезнуть. Знаешь, в какой-то мере мне даже жаль, что ты был столь короткой молнией, Сероглаз. Но ничего, ты сделал все, что должен был, – ты отсветил и отгремел свое. Теперь, мой друг, я заберу эту вещь. Полагаю, что твое кровавое веретено поможет мне вернуть плоть. Призраком быть мне, признаться, уже поднадоело. Хочется не только уметь трогать предметы, но и ощущать прикосновение к ним. Хочется вернуть чувства и плоть. Хочется дышать, хочется убивать своими руками, а не при помощи силы убеждения и призрачных манипуляций. И почему ты был таким доверчивым, а? Почему верил всему, что тебе говорят и к чему исподволь подводят? Всему, что показывают? Глупец. Глупая-глупая молния...

Труп не отвечал ему – странно было бы ожидать подобного от покойника. Старик склонился к мертвецу и взял из его раскрытой ладони орудие самоубийства. Пальцы начали обследовать серебряную плоть веретена.

– Да, весьма затейливая вещица. Прóклятые дары прóклятым людям... Лунное серебро и слезы тысячи вдов. Постой-ка... – Он недоуменно взглянул на алмаз в оправе. – А это еще что такое?

В тот самый момент, когда Черный Патриарх коснулся драгоценного камня о тринадцати идеально ровных гранях, весь облик старика померк и подернулся рябью.

– Подлец!

Со смесью и ярости, и гордости за достойного ученика на лице Семайлин Лайсем утратил четкость очертаний и превратился в пыльную тучу. За какие-то доли мгновения серое облако впиталось в крошечный алмаз. Деккер Гордем продумал все до мельчайших деталей. Ловец Душ оправдал себя.

Веретено с тихим металлическим звоном упало на каменный пол башни.

Шел дождь, и было холодно. Мертингер кутался в плащ и рукой придерживал край капюшона, чтобы тот не спадал. Справа к дороге вплотную подступал лес, а слева был отвесный берег реки. Стволы голых деревьев торчали из сплошного ковра желтых и багровых листьев. Подчас ветер подхватывал листья и сметал их с обрыва. Внизу бесновались по-осеннему черные языки стремительной воды. Течение в этом месте было быстрым, и каждый удар безжалостного языка Илдера по камням сопровождался громыханием и фонтаном брызг. На душе было столь же хмуро, как в небе. Настойчивое ощущение безысходности протягивало к одинокому всаднику свои мерзкие лапы, которым только дай возможность к тебе прикоснуться, и они уже не отстанут, не отцепятся никогда.