Эрик Эддисон - Червь Уроборос

— Эта загадка, господин мой, находится за пределами моего разумения.

Она ненадолго замолчала. Затем заговорила приглушенным голосом, словно сами слова и дыхание ее могли вызвать к жизни что-то ужасное:

— Он унесен гибельной насланью короля Горайса XII. Как только кто-нибудь из дома Горайсов умирает, на его месте всегда появляется другой, наследуя его могущество. И смерть не ослабляет дом Витчланда, но, как рассеченное и раздробленное семя одуванчика, он поднимается еще сильнее. Знаешь, почему?

— Нет, — ответил он.

— Святые Боги, — сказала она еще тише, — явили мне многое из скрытого, о чем сыны человеческие не знают и не могут даже вообразить. Узнай же тайну. Есть лишь один Единый Горайс. И с соизволения небес (чьи пути наш слабый ум зачастую тщетно пытается постигнуть) этот жестокий и злобный Единый, умерев от меча или под грузом лет, переселяется душой и духом в новое крепкое тело, и проживает еще одну жизнь, чтобы угнетать и притеснять весь мир, пока и это тело не умрет, и следующее в свою очередь, и так постоянно. Тем самым он в некотором смысле живет вечно.

Юсс сказал:

— Рассказ твой, о королева Софонисба, выше понимания смертных. То, о чем ты поведала мне, — великое чудо, о котором я отчасти догадывался и прежде, но главного не знал. По праву, имея столь бесконечную жизнь, носит король на большом пальце этого червя Уробороса, издавна почитаемого учеными мужами за символ вечности, в котором конец есть начало, а начало есть конец.

— Теперь ты понимаешь, насколько все это сложно, — сказала королева. — Но я не забыла, господин мой, что на уме у тебя более насущная задача: освободить того (не называй его!) о котором ты меня спрашивал. Касательно этого, к твоему утешению, вижу я некий луч света. Не допытывайся у меня ни о чем, пока я не проведу испытание, дабы рассвет не оказался ложным. Если будет так, как я думаю, то все испытанное тобой меркнет перед тем, что тебе предстоит.

На следующий день королева пришла к лорду Юссу и лорду Брандоху Даэй и велела им следовать за ней, а вместе с ними и Миваршу, через луга вдоль тропы, подобной той, по которой они вошли в гору, только эта тропа вела вниз.

— Возможно, дивитесь вы, видя дневной свет в чреве этой великой горы. Но все это лишь скрытые силы Природы. Ибо солнечные лучи, весь день освещая Коштру Белорн и ее снежный покров, впитываются в снег подобно воде и, проникая сквозь недоступные каменные толщи, вновь сияют в этой пещере, где мы живем, а также в этих коридорах, проложенных Богами, чтобы дать нам возможность входить и выходить. И когда закат сменяет ясный день, окрашивая небо разноцветными огнями, и когда лунный свет или темнота следует за закатом, или рассвет сменяет ночь, вновь ведя за собой ясный день, все эти чередования тьмы и света происходят и внутри горы.

Они продолжали спускаться вниз, пока после многих часов пути не вышли внезапно на ослепительный солнечный свет. Они стояли у входа в пещеру на белом и чистом песчаном берегу, о который плескались волны сапфирового озера. Это было огромное озеро, усеянное скалистыми островками и окаймленное деревьями и буйно цветущими травами. Озеро изобиловало заливами и таинственными плесами, что скрывались за мысами, которые представляли собой отроги обрамлявших его гор: одни поросли лесом или были покрыты зеленой травой и усыпаны цветами до самой воды, другие вздымались из воды голыми скалами, третьи были увенчаны изломанными утесами, от которых к озеру тянулись каменистые осыпи. Был благоуханный полдень, испещренный тенями облаков и полный изменчивого света. Над озером кружили белые птицы, и время от времени мимо проносился зимородок, подобный вспышке лазурного пламени. Пляж, на котором они стояли, был обращен на запад и находился на конце мыса, что, одетый сосновыми лесами со светлыми опушками, тянулся от отрога Коштры Белорн. На севере, у начала узкой прямой долины, поднимавшейся к Вратам Зимиамвии, стояли две высокие горы. Они казались Демонам еще больше, чем прежде, возвышаясь над озером на целых шестнадцать тысяч футов на расстоянии шести или семи миль от них. Ни с какого другого места не казались они столь же прекрасными: Коштра Пиврарха была словно распростерший темные крылья орел, а Коштра Белорн — будто дремлющая богиня, изящная, как утренняя звезда в небесах. Удивительно ярко сверкали в солнечном свете их снега, но в летней дымке казались они призрачными и нематериальными. В нижних долинах росли серые оливковые деревья, очертаниями напоминавшие застывший туман, взгорья покрывали дубовые, березовые и прочие леса, а в теплых складках горных склонов вплоть до морен над нижними ледниками и до самой границы снегов взбирались пояса кремовых рододендронов.

Королева наблюдала за лордом Юссом, чей взгляд скользнул налево мимо Коштры Пиврархи, мимо тупоконечного нижнего гребня Голио, к удаленной на много миль огромной одинокой вершине, что хмуро взирала на нависавший над озером лабиринт горных хребтов. Ее южное плечо длинной величавой линией утесов простиралось к заостренному пику; на севере же она обрывалась более круто. На отвесных каменных склонах снега было немного, он скопился лишь в испещрявших их трещинах. Изяществом и красотой даже Коштра Белорн едва ли могла превзойти эту вершину, но выглядела она жутко, словно жилище древней ночи, из которого даже ясный полдень не мог окончательно изгнать темноту.

— Вот стоит великая и прекрасная гора, которая скрывалась в тучах, пока мы были наверху, — сказал лорд Брандох Даэй, — Она выглядит, будто припавшее к земле чудовище.

Но королева продолжала следить за лордом Юссом, который все еще смотрел на этот пик. Затем он повернулся к ней, сжав руками пряжки нагрудных пластин. Она спросила:

— Все так, как я и думаю?

Он сделал глубокий вдох.

— Такой я узрел ее в самом начале, — сказал он, — Будто бы с этого самого места. Но мы слишком далеко, чтобы увидеть медную цитадель, или быть уверенными, что она действительно там.

И он сказал Брандоху Даэй:

— Нам предстоит взобраться на эту гору.

— Этого вам никогда не суметь, — сказала королева.

— Еще посмотрим, — сказал Брандох Даэй.

— Слушайте, — сказала она. — Безымянна эта гора на земле, ибо до сего часа не достигал ее взгляд живущих, за исключением нас с вами. Но у Богов имя для нее имеется, а также у населяющих эту землю духов блаженных, и у тех несчастных душ, что томятся на ее холодной вершине: Зора Рах нам Псаррион, что стоит поодаль над молчаливыми и безжизненными снеговыми полями, питающими ледники Псарриона, самая одинокая и таинственная из всех гор на земле, и самая проклятая. О господа мои, — продолжала она, — На Зору взобраться не думайте. Кольцо колдовства окружает Зору, и вы не доберетесь даже до края снеговых полей, когда погибель уже настигнет вас.